Елена Кацюба
Как бы о литературе
(эссе, опубликованные в журнале «Гороскоп»)


– Лицо и маска Марии Корелли –


Марии Корелли, любимой писательницы английской королевы Виктории, в России не повезло. Ее лучший роман «Скорбь Сатаны», который в свое время побил в Англии все рекорды по продаже, в конце ХХ века, в самый разгар интереса к мистической литературе был издан в Таллинне под фамилией другого английского писателя – Брэма Стокера, автора, придумавшего вампира Дракулу. Не то роковая ошибка, не то намеренная мистификация, не то козни самого героя романа. Старший научный сотрудник Российской национальной библиотеки В.М.Мешков провел свое, библиографическое расследование по каталогу и вот что выяснил. Роман Корелли «Скорбь Сатаны» был издан в Санкт-Петербурге в 1903 г., а в 1912-13 гг. в приложении к «Синему журналу» под ее же именем вышел «Вампир (Граф Дракула)», принадлежащий перу Брэма Стокера. Скорее всего, таллиннские издатели, задумав выпустить роман, ничего не знали о Корелли, но о Стокере слышали и таким образом решили «исправить» ошибку начала века. Вероятно, подумали, что «Мария Корелли» – псевдоним Стокера.
Ошибка-то ошибкой, однако, трудно придумать что-то более обидное для писательницы, которая всю жизнь отстаивала право женщины на интеллектуальную независимость от мужчин и свой собственный путь в литературе!
Биография Марии Корелли может быть поводом для любого из ее романов, поскольку она сама ее сочинила. Поэтому реальные сведения о ней тоже несколько туманны. Рожденная в 1855 г., она была незаконной дочерью Чарльза Маккея, известного в свое время барда – поэта и автора песен. Ее мать, по-видимому, была гувернанткой в его доме. Чарльз Маккей женился на матери писательницы после смерти своей первой жены, когда девочке было десять лет. Но Мэри узнала, что она родная дочь Чарльза только после его смерти. Как ни странно, но в собственном доме она считалась не то падчерицей, не то племянницей, не то удочеренной. Когда ей исполнился 31 год, Мэри превратилась в Марию Корелли – дочь таинственного итальянского князя, и уменьшила свой возраст на десять лет.
В 1892 г. она писала одному из своих поклонников: «Пусть я останусь навсегда прекрасной белокурой итальянкой… Я никогда не была дочерью Чарльзу Маккею. Мое детство было полно горестей, которые я не решаюсь обнародовать. Когда мне исполнился 21 год, я узнала о неприятностях, которые принесло всем мое рождение, узнала мое собственное имя – Мария Корелли – и взяла его для начала литературной карьеры. Мое происхождение итальянское, и у меня нет причин носить фамилию Маккей».
Но есть и другое объяснение происхождения этого имени. Утверждают, что Мария была прекрасной пианисткой, и что она выдумала себе такое артистическое имя для выступлений, а, став писательницей, оставила его как псевдоним.
Так, сделавшись персонажем романа собственной жизни, Мария окутывается тайной, изредка предоставляя публике тщательно отретушированные фотографии. Она продолжала говорить о себе, как о прекрасной итальянской блондинке, уже и после того, как превратилась в полную даму средних лет.
Она никогда не была замужем. Известно ее язвительное высказывание: «Я никогда не выйду замуж, потому что в этом нет никакой необходимости. У меня в доме живут три животных, которые вместе вполне составляют одного мужа: собака, которая рычит по утрам, попугай, который ругается целый день, и кот, который возвращается поздно вечером». Мария верила в великую любовь, а не в связи, освященные церковью. И вообще была ярой антикатоличкой. Она выбрала себе подругой жизни Берту Вивер, с которой училась в колледже в Париже. Берта и Мария стали жить вместе, когда Берте было 24 года, а Марии немногим меньше. Их отношения были идеальными до самой смерти Марии в апреле 1924-го. Берта умерла в 1942-ом. Они обе похоронены вблизи Стратфорда-на-Эвоне. Одни считают Берту просто компаньонкой, подругой, другие полагают, что их отношения носили более интимный характер. Во всяком случае, Мария призналась однажды, что порой испытывает такую неприязнь к мужской половине человечества, что если мужчина по несчастной случайности только дотронется до нее, то у нее на целый день остается ощущение какого-то надругательства.
При всем своем имидже белокурого ангела Мария была очень решительная, практичная и деловая женщина. Когда рецензент Кейн Холл, в пух и прах разругал ее первый роман, она, встретившись с критиком, легко сумела изменить его мнение на противоположное. Холл стал активно ее поддерживать и сумел убедить издателя в том, что книга будет иметь коммерческий успех. Но потом, вместо того, чтобы сохранить эту историю в тайне, Мария публично разоблачила лукавого рецензента, положив тем самым начало долгой вражде.
Она дружила со многими литераторами, знаменитыми актерами и актрисами ХIХ и ХХ века. Уинстон Черчилль оценил ее ораторский дар и послал ей уважительное письмо после дискуссии в Клубе Белых Монахов, где Мария ему оппонировала. Она очень нравилась принцу Уэлльскому (в последствии королю Георгу V). Мария долго хвасталась тем, что принц упрашивал ее отобедать с ним. Все, кто ее посещал, бывали очарованы ее искренностью, женственностью и грацией. Генри Миллер восхищался ее даром уединения, мастерством создавать в романах живые сцены, способностью держать читателя в напряжении. Он находил ее книги «очаровательными и чрезвычайно захватывающими».
В 1903 г. Мария Корелли активно воспротивилась сносу исторического коттеджа в Стратфорде-на-Эвоне, и в борьбе компроматов, как сказали бы сейчас, открылось, что она – урожденная Мэри Маккей. Она выиграла свое дело против местных сановников и американского миллионара-филантропа Эндрю Карнеги, который хотел снести дом и построить на участке библиотеку. Но скандал продолжился и позже. Теперь уже ее обвинили в том, что она сама хочет снести коттедж и построить «Библиотеку Марии Корелли». Она возбудила дело, снова выиграла, но была разорена юристами до последнего фартинга! Однако ни одна из этих неприятностей не повлияла отрицательно на продажу ее книг. Она сумела восстановить в прежнем виде обветшавший тюдоровский особняк. Ее дом – Мезон Крофт – теперь часть Бирмингэмского университета.
Не могу с определенностью утверждать, читал ли Михаил Булгаков роман «Скорбь Сатаны», однако по времени это вполне могло быть. В сюжете «Мастера и Маргариты» есть определенные пересечения с сюжетом романа Корелли и даже, на мой взгляд, следы некой полемики.
Герой английского романа Джеффри Темпест также писатель. И вся сюжетная линия разворачивается тоже из-за романа. Герой Корелли, живя в крайней бедности, пишет роман, который должен принести ему известность и деньги. Он не вызывает Дьявола заклинаниями, но обдумывает, какое зло можно сотворить, чтобы получить добро. То есть употребляет ту самую формула из «Фауста», которая послужила эпиграфом к роману Булгакова: «Я часть той силы, что, желая творить зло, вечно творит благо». Темпест считает, что, обеспечив себя средствами к существованию, он сможет создать нечто гениальное. Булгаковский Мастер ни о чем подобном не думает, потому что в отличие от героя Корелли он гениальный писатель и пишет не для славы и денег, а потому что в этом смысл его жизни. Наградить его можно только одним – дать возможность писать свободно, не задумываясь об окружающем мире.
Образ подобного писателя, вернее, писательницы есть и в романе Корелли. Фактически она создала свой портрет под именем Мевис Клер. Сходство есть даже в созвучиях имен Корелли – Клер. Конечно, это идеализированный образ. Ведь Мария Корелли – истинное зеркало викторианской эпохи. Вся ее жизнь напоказ, ведь ей, вернее, образу, который она создала, нечего скрывать. Она зарабатывает деньги литературным трудом, и неплохие деньги. Если булгаковский герой «угадал» историю Пилата и Христа, то Мевис Клер «угадала» вкусы публики. Ее романы любят читатели и ругают критики. Она же любит своих читателей и смеется над критиками. Она дает их имена обитателям своей голубятни и устраивает голубиное шоу для гостей – бросает птицам корм, и те слетаются, отталкивая друг друга и затевая драки из-за зерен. Но ведь и в жизни ее книги – корм, дающий критикам возможность существовать, ругая в печати ее произведения.
Героиня Корелли утверждает, что может писать, не оглядываясь на общество, и быть любимой читателями. Булгаков фактически вступает в полемику с английской писательницей, доказывая, что если это и возможно в цивилизованной стране, то в тоталитарной – никогда. Его Мастер поступает именно так: бросает все и садится за роман. Как автор он вознагражден. Он «угадал», как было на самом деле, то есть создал реальный мир, который выплеснулся со страниц книги и продолжил жизнь в мире, вписался в него, включив в сюжет собственного творца.
В обеих книгах Сатана действует по правилам социума той страны, где происходит действие. В Москве, где царят сталинские опричники, все происходит по законам криминального мира. Здесь избиения, похищения, убийства, обыски, плата черным налом, фальшивые рубли и настоящие доллары, подслушивание, подглядывание, доносы и аресты. Вся история Мастера только случай в поединке двух «мафиози» – Сталина и Сатаны. Воланд существует в Москве скрытно, как Сталин в бункере. А Сатана, итальянский князь Лючио Риманец, живет в Лондоне обычной светской жизнью. Дело в том, что в романе Корелли Сатана, восставший против Бога и низвергнутый с небес, скорбит о своем падении и стремится воссоединиться с Творцом. Он вечно обречен искушать людей, но при этом не хочет, чтобы люди поддавались искушению. Если человек устоял, то Сатана приближается к Богу на одну ступеньку. Ему дается отдых на один час. А если человек поддается, то Сатана опускается на ступеньку ниже. Но поскольку поддавшихся больше, чем устоявших, то скорби Сатаны не видно конца.
Заметим, что и Воланд отнюдь не радуется человеческому падению. Он явно презирает всех, кто поддался искушению. А отказ Маргариты попросить для себя награду встречает с явным одобрением. На самом деле, при всем своем могуществе Воланд может только уничтожать, а создать не может ничего. Ведь сталинская Россия жила по законам мира Сатаны, где за все блага полагалось отдавать душу. Дьявольское освобождение – это смерть. Вся эта романтическая история не так уж романтична, ведь любовь в подвальчике происходит под наблюдением соответствующих органов в лице домработницы Наташи. Удивительным образом история Мастера и Маргариты позже воплотилась в другой, реальной паре – Пастернак и Ивинская. Маргарита торопила Мастера, сулила славу. Так же поступала и Ивинская. Но в реальности наказанной оказалась Маргарита. Слава действительно пришла, но ценой жертвы Ольги Ивинской.
В английском романе все происходит по-европейски цивилизованно. Сатана действует по правилам, принятым в обществе, обещая писателю вполне реальную помощь без всякой черной магии. Кому-то из критиков платятся деньги, кто-то чем-то обязан блистательному князю. И положительные, даже восторженные рецензии обеспечены. Начинается, как сейчас говорят, раскрутка романа по всем правилам. Обеспечен также вход в общество, о котором мечтал писатель. Самая красивая девушка Лондона становится его женой, но, увы, влюблена она в Сатану.
В финале «Мастера и Маргариты» Воланд со свитой уносится из Москвы в пламени пожаров. Финал «Скорби Сатаны» совсем иной. Джеффри Темпест чудом спасся от адского огня, призвав имя Бога, в которого прежде не верил. В конце романа он видит, как Сатана проходит, держа под руку известного члена парламента – свою очередную жертву.
Конечно, книги Корелли это не то, что называют большой литературой. Современному читателю мелодраматичность, изобилие сантиментов в ее книгах могут показаться преувеличенными и вызовут улыбку. А излишнее морализирование навевает скуку. Тем не менее, это качественная беллетристика, которую охотно покупали и с удовольствием читали люди самых разных слоев. А критическая ругань, подчас грубая и несправедливая, только прибавляла Марии популярности. Один критик, например, назвал ее «женщиной со скудным талантом, которая вообразила, что она гений, и публика признала ее гением за банальную сентиментальность в оправе волшебства». На самом же деле она была, говоря по-современному, «раскрученным» автором с хорошо продуманным имиджем. Не красавица, но умная, обаятельная и чистая девушка, которая верит в Бога (а не в церковь), не продается за деньги и умеет работать – этот традиционный образ героини английского романа идет еще от сестер Бронте. Именно такой изобразила себя в романе «Скорбь Сатаны» Мария Корелли, независимая писательница, создатель множества бестселлеров, любимый автор королевы Виктории, которой она умело льстила в своих произведениях.


– Прощанье с эдиповым комплексом –


Зигмунд Фрейд родился под знаком Тельца. Латинское «Taurus» происходит от греческого "бык". Согласно мифологии, Зевс – отец многих богов – принял форму снежно-белого быка, когда похитил Европу, принцессу Финикии. Видимо, ученый подсознательно чувствовал свое изначальное психологическое родство с древнегреческой мифологией. Телец – один из немногих знаков Зодиака, который позволяет воплощать задуманные планы и проекты. Будучи знаком Земли, он призван заниматься материальными делами. Свою творческую деятельность Телец подчиняет обычно практическим интересам. Так Фрейд не только великий теоретик, но, прежде всего, практик.
Эдипов комплекс одно из ключевых понятий психоанализа Фрейда, отсылающих к мифу о царе Эдипе, который по ошибке убил своего отца Лая и так же по ошибке женился на своей матери, царице Фив Иокасте. Эдипов комплекс стал символом ХХ века, хотя зародился он еще в XIX-ом. Говорят, что первым психоанализ открыл Достоевский, еще до Фрейда. Во всяком случае, то, что касается Эдипова комплекса. В романе "Братья Карамазовы" все братья как бы по очереди убивают своего отца Федора Павловича. Сначала Иван психологически готовит к этому Смердякова (внебрачного сына). Ложно обвиненный в убийстве Дмитрий действительно публично заявлял о своем желании убить отца и даже пытался это сделать. Даже добрый Алеша, который, конечно, не мог убить собственного отца, по замыслу писателя должен был стать народовольцем и убить царя-батюшку.
Культура ХХ века переписала всю мировую литературу с точки зрения Эдипова комплекса, который оказался социально востребован. Дело в том, что ХХ век – это век диктаторов, которые называли себя «отцами нации». И вот эти «отцы» планомерно уничтожали несогласных с ними «сынов». Так что «убить отца» стало означать «избавиться от тирана». Когда же, после Второй мировой войны, европейские диктатуры рухнули, наступила пора прощания с Эдиповым комплексом. Писатели делали это по-разному.
Правитель, добровольно отказавшийся от власти – случай в истории чрезвычайно редкий. В глазах современников он сразу обретает благородство и величие. Даже Николай П, правитель, прямо скажем, никакой, своим отречением поднялся на такую высоту, какой, несмотря на весь пиар, ему не удалось достичь при жизни. Царь Эдип был именно таким нестандартным царем. Обнаружив, что в основе его власти лежит преступление, он не только отказывается от трона, но и наказывает себя – лишает зрения. Феномен невольного и вольного преступления, лежащего в основе власти, входит в круг интересов бельгийского писателя и психоаналитика Анри Бошо. Есть у него и пьеса о Чингисхане, и фундаментальное исследование о Мао Дзедуне. Но Эдип его интересует в другом плане – сохраняется ли харизма власти после отречения от власти? Дело в том, что в его романе «Эдип, путник» человек Эдип гораздо больше, чем Эдип царь.
Царь это не просто правитель, это прежде всего идея, с которой он приходит к власти. Скажем, идея Петра – сделать Россию европейским государством, идея Александра П – отменить рабство в стране. Но у Эдипа в книге Бошо не было ни сознательного, ни подсознательного желания стать царем. Он был воином, искателем приключений, стремящимся к познанию тайн жизни и смерти, то есть героем в античном понимании этого слова. Он проникает в лабиринт Минотавра, как в собственное подсознание. Но вместо ужасов и кошмаров находит там прекрасные сады, озера и водопады. Он влюбляется в сфинкса – Сфинксу, прекрасную женщину, и на собственном опыте познает истину другого мудрого царя, Соломона, сказавшего, что знание приносит печаль.
Став царем, Эдип совершает обычную ошибку неумелых правителей – начинает создавать сильное государство, тратя на это все силы и деньги. И только оказавшись в изгнании, лишенный земного зрения, обретает зрение истинное, черпает силы в своем подсознании – в стихии античных богов и героев. Он сам становится частью стихии, как ураган, несущийся в только одному ему ведомом направлении. За стенами созданного Эдипом островка цивилизации экс-правитель обнаруживает бескрайние земли разоренных, ненавидящих его людей, живущих по закону око за око. Бошо создает удивительный миф – историю гибели двух кланов, музыкантов и танцоров, уничтоживших друг друга из-за старинной распри. Трудно представить что-то более нелепое и трагическое, но все разборки живущих по соседству людей именно таковы по своей сути. Автор исчерпывает в странствиях Эдипа всю античную цивилизацию с ее мудростью и красотой, жестокостью и пронзительной жалостью к несовершенному человеческому существу. В финале Эдип не умирает, а уходит в нарисованную даль – в ту античность, которую создала уже наша цивилизация, придумав эдипов комплекс. Ведь если у Эдипа и был комплекс, то выражался он в настойчивом желании найти убийцу, что совсем не свойственно правителям тоталитарных систем.
Двадцатый век оставил нам замечательную игру во врача и пациента, придуманную Фрейдом. Психологический театр для двоих. Система, очень похожая на систему Станиславского, ставшую хитом. Все проблемы своей мужской жизни наши парни обычно обсуждают с приятелями за бутылкой. Американцы же тайные сокровища своей души несут к психоаналитику. Лежит взрослый малый на кушетке и в здравом уме и твердой памяти рассказывает совершенно постороннему человеку интимные подробности детства и отрочества. А специалист пытается убедить его в том, что в детстве он вожделел к своей матери и соперничал с отцом.
Конечно, стоит только задуматься да начать разбираться, и сразу любой самый невинный поступок тут же разрастается в преступление или выглядит, как натуральная мания. Вся книга Филиппа Рота «Случай Портного» – такая вот исповедь на кушетке. Портной – это вовсе не профессия, а фамилия пациента, который не штаны, а дело себе шьет, и весьма суровое. Беда героя в том, что женщина для него нечто вроде эротического устройства, в которое зачем-то вмонтировали еще эмоции и чувства. Словом, он до смерти боится нормальных человеческих отношений. Не складываются они у него и все тут. Герой романа свои конкретные неудачи в личной жизни списывает на маму, которая его за ребенка держала, когда он уже за девочками бегал. И, конечно, на папу, который требовал, чтобы сын в честь праздника снял джинсы и надел пасхальные брюки. А чего их надевать в честь того, кого на самом деле нет? А кто на самом деле есть и ради кого стоит все надеть и все снять, так это девушки и женщины, ведь у них, по словам Гоголя, «не только ручки, а черт знает чего только нет». Особо чувствительных и слабонервных следует предупредить, что все названия даются отнюдь не в медицинской терминологии. И уж совсем отсутствуют эвфемизмы прошлых веков типа «ланиты» и «перси». А сам автор вовсю потешается над своим героем, что предлагает сделать и читателю. Ведь этот герой, как и большинство пациентов, которые регулярно посещают психоаналитиков, имеет весьма смутное представление о происхождении Эдипова комплекса.
Советская литература в этом общемировом процессе не участвовала. Было твердо определено, что наш общий отец сначала – Сталин, а потом вообще любой руководитель государства. А вся наша страна – одна семья. Следовательно, все граждане – сестры и братья. Соответственно любая связь является кровосмесительной. К тому же общей матерью для нас была родина, в которой мы находились как бы внутри, зачатые, но не рожденные. Поэтому выезд за пределы родины рассматривался как некое временное рождение с последующим возвращением в лоно. А поскольку, как выяснилось в перестройку, секса у нас не было, то не было и комплексов. Так что Фрейда наша страна узнала позже всех, что, может быть, и к лучшему. Слишком много в нашей жизни реальных кошмаров, чтобы разбираться еще и с выдуманными.



– Дети мысли и чувства ¬–


Перечисляя литературных героев, которые для Татьяны Лариной «в единый образ облеклись, в одном Онегине слились», Пушкин называет одного из них – «любовник Юлии Вольмар». Однако у верной супруги и добродетельной матери Юлии Вольмар не было любовника. Любовник был у девушки Юлии, которая влюбилась и подчинилась своему первому чувству. Вольмар – фамилия ее мужа, умного, просвещенного человека, который великодушно простил своей жене увлечение молодости. Впоследствии он даже пригласил былого возлюбленного Юлии в семью в качестве воспитателя своих детей. Юлия уверена, что может соединить в одном разумном пространстве 18-го века искренне почитаемого мужа и горячо любимого когда-то человека, не нарушая правил приличия. Но, как справедливо заметил поэт Андрей Вознесенский:
«Не возвращайтесь к былым возлюбленным,
былых возлюбленных на свете нет».
Спустя недолгое время все разумные установки разлетаются в прах. Сердце не смогло принять такого положения. Не выдержав душевного напряжения, Юлия гибнет.
Татьяна Ларина – ученица Руссо. Когда приходит ее время, она так же свободно, как Юлия, отдается чувству. И, даже не встретив ответа, продолжает любить избранника. Но, зная судьбу своей литературной предшественницы, она не обманывает себя:
«Я вас люблю, к чему лукавить,
Но я другому отдана
И буду век ему верна».
Как она с этим управилась – бог знает. Но, видимо, успешнее, чем в последствие Анна Каренина. Ведь еще раньше Татьяна пережила все, что пережили ее любимые героини, когда в тишине лесов бродила одна «с опасной книгой» и воображала себя «Клариссой, Юлией, Дельфиной». Воображение помогло ей и в замужней жизни. Возможно, находясь в объятиях мужа, она представляла на его месте Онегина.
Пушкин не стал решать за Татьяну ее нравственных проблем. Отпустил на волю воображения, дал право на двойную жизнь – внутреннюю и внешнюю.
В отличие от Пушкина Гете сурово наказал своих героев за подобную вольность. В романе «Избирательное сродство» однажды жена, обнимая любимого мужа, представила на его месте гостя – друга семьи, мужественного капитана. А муж, так уж совпало, вообразил на месте жены ее юную родственницу – прелестную Юлию. От этого мистического соединения рождается необыкновенный ребенок. У него лицо капитана и глаза Юлии. Этот ребенок, конечно, не жилец. Он был заранее обречен, как обречен другой химерический ребенок – Эндимион, сын Фауста и Прекрасной Елены, вызванной заклинаниями Мефистофеля.
Петр Дарьяльский из романа Андрея Белого «Серебряный голубь» влюблен в милую и чистую девушку Катю, которая отвечает ему взаимностью. Но юноше как-то неспокойно. Ему и хочется тихого счастья рядом с любимой, и одновременно это счастье кажется ему пресным. Душа жаждет бурных страстей. В момент такого душевного раздвоения он встречает жгучий взгляд странной рябой женщины, который словно обжигает его. Следуя за ней, он попадает в секту хлыстов-голубей – кастратов во имя Царствия небесного. Старик, муж Матрены и глава секты, выбирает Петра, как партнера для своей жены с определенной целью. Сила телесной страсти этой бабы так велика, что в воображении юноши она превращается в «богородицу», с которой он должен зачать «светлое голубиное дитя» – Спасителя. В пылу страсти душу Петра охватывает неземная любовь. Ему уже видится в воздухе светлый образ, возникающий посреди комнаты, что-то реальное концентрируется в воздухе! Но в момент окончания мистического соития мираж развеивается, и остается только недоумение и чувство стыда. Разгневанный старик обвиняет Матрену и Петра в том, что их близость должна была стать молитвой – любовью, а они просто предавались похоти. Но любовь – это дитя души и тела. А здесь о душевной близости и речь не шла.
Во второй половине ХХ века Эммануэль Арсан в романе «Эммануэль и ее дети» по-своему осуществляет мечту о духовном ребенке. Истинное дитя любви должно иметь много отцов, совершенно разных. Фантастическая женщина осуществляет свой эротический план. У нее рождаются, конечно же, близнецы, мальчик и девочка. Они, как Адам и Ева, составляют единую плоть. Мир начинается заново, теперь уже без запретов и ограничений. И никто не знает, что выберет человек на этот раз.
Когда-то монах и мыслитель Пьер Абеляр был осужден за любовь – кастрирован и отправлен в далекий монастырь. Жестоко наказанный, он поверяет свои горести в письмах к любимой Элоизе, не стыдясь своей беды и слабости. Руссо назвал свою героиню Юлию новой Элоизой. Она, как и ее реальная предшественница, утешает в письмах возлюбленного, разлученного с ней жестокими обстоятельствами. Так появилась в литературе женщина все понимающая и утешающая на расстоянии.
Но тургеневские девушки уже не довольствовались воображаемыми браками и любовью в письмах. Они желали стать реальной поддержкой и опорой для своих героев и смело покидали усадьбы, где витали тени их прабабушек, томившихся по идеальному возлюбленному. Но почему-то чеховскому художнику из «Дома с мезонином» больше нравится не прогрессивная Лидия, а мечтательная Мисюсь, бледная от чтения все тех же романов. Магическая фраза – «Мисюсь, где ты? – и есть бесплотный ребенок бестелесных отношений.
В романе друга Есенина Анатолия Мариенгофа «Циники» герои живут в тяжелейшие 20-е годы. Их любовь подвергается испытаниям голодом, холодом, грубостью и цинизмом, всегда сопутствующими любой революции. Их быт ужасен, безысходен, но в любой ситуации чувства их остаются нежными и утонченными. Они понимают несоответствие того, что они испытывают друг к другу, всей окружающей жизни и пытаются как-то вписаться в нее, идти в ногу со временем. Стараясь быть циничными и предельно откровенными, они бесконечно мучают друг друга. Ольга, героиня Мариегофа, не выдержала пошлости, в которую она превратила свою жизнь и любовь, и застрелилась. Умирая, она говорит, что жить стоит хотя бы ради вкуса пьяной вишни, то есть ради наслаждения, которое и создает истинную реальность мира. В эпоху торжества материализма любовь – духовное дитя – это что-то нежное, хрупкое, и совершенно лишнее в мире так же, как эти изысканные конфеты на фоне хлеба с отрубями и картофельных очисток.
Конец двадцатого века оказался временем разъединения. В отличие от Татьяны Лариной, соединившей всех героев в одном образе, Ирра – героиня Валерии Нарбиковой из романа «План первого лица» – наоборот, разделяет одного героя на двух и даже на трех персонажей. Она и сама разделена, двойственна, как бы наблюдает за собой со стороны и вовсе не стремится к цельности.
Ее возлюбленный зовется Додостоевский, когда он с ней в комнате и она его страстно любит. Но наступает момент охлаждения, и он уже Тоестьлстой (то есть Л.Толстой). Рвать страсти в клочки – это по Достоевскому. Размышлять и анализировать – это уже Лев Толстой. И еще он – Отматфеян, когда вообще вне квартиры. Поборник нравственности, как бы проповедующий «Евангелие от Матфея». Главное здесь – иррациональность чувства, не подчиняющегося разуму.
Сана из «Равновесия света дневных и ночных звезд» с одним из героев едет в Крым, а с другим – одновременно – в Ленинград. Но они все равно вместе. Влюбленные встречаются так редко, что встречи запоминаются меньше, чем телефонные разговоры. Но для любви эти телефонные разговоры значат намного больше. Здесь чистое духовное общение, познание друг друга. Поэтому их ребенок кажется героине зачатым по телефону. Это не просто ребенок, а стихия, которая поступила по-своему, пожелав воплотиться в мире в тот момент, когда духовное преобладало над телесным. Ее так и называют – Стихия. Примечательно, что роман написан до эпохи мобильных телефонов.
Литературные герои не живут в пространстве и времени – пространство и время возникает вместе с ними. Они сами – дети мысли и чувства автора. Можно их истолковывать, можно видеть в них метафору, искать скрытый смысл, а можно просто принять и поверить, что сама любовь – это и есть истинное дитя двух любящих.


– Два зеркала Льва Толстого –


Два зеркала, поставленные друг против друга, образуют магический коридор, уходящий в бесконечность. Мерцание свечи вводит смотрящего в состояние транса, легкого самогипноз. Кто-то верит и хочет увидеть, но не видит. А кто-то и не верит, и не ждет, и вдруг ему открывается. Почему?
Сцена гадания на зеркалах в романе «Война и мир» поистине удивительна. Сначала гадать пытается Наташа. Но, несмотря на таинственную атмосферу и все старания, она не видит ничего, кроме себя и галереи свечей, уходящих в темное пространство. Наташа вся обращена к реальной жизни, к свету. Она не понимает символического языка тьмы.
«Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала».
Другое дело Соня. От нее ждут, что она увидит. И она увидела. Когда смотрела Наташа, она представляла себе что-то конкретное. То есть она мешала самой себе. А Соня не знала, что именно она должна увидеть. Ей не хотелось никого обманывать и придумывать что-то. Она только знала, что должна увидеть «непременно» – это слово только что прошептала Наташа. И Соня сама не знала, «как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою». Она увидела кого-то лежащего, но кого – не поняла. Ведь думала она не столько об Андрее, сколько о Николае. Не было никакого прозрения, никакой экзальтации. Кроме того, она даже не была уверена, что действительно что-то видела.
Но ведь именно так и происходит истинное соприкосновение с иным миром – всегда остается неясность, сомнение. Иначе чем бы этот мир отличался от того? Если же кто-то рассказывает о подобных вещах слишком уверенно, как это нередко бывает, здесь непременно присутствует обман или самообман.
Но даже если бы даже Соня придумала или внушила себе (а этого явно не было), что видела лежащего человека и то, что он повернулся к ней и улыбнулся, то следующее ее видение просто не могло быть придуманным.
– Ну а потом, Соня?..
– Тут я не рассмотрела, что-то синее и красное...
Этого предсказания не поняла и Наташа. Она, конечно, не вспомнила, что именно так она когда-то, в 16 лет, определила Пьера в ночной беседе с матерью: «Он славный, темно-синий с красным».
Известно, что Лев Толстой в жизни был рационалистом и не верил в чудеса. Он даже написал свой вариант Евангелия, где все чудесное объяснялись самым житейским образом. Например, Христос накормил пятью хлебами множество человек, пришедших его послушать. Что тут чудесного? Просто некоторые запасливые люди, отправляясь в дорогу, взяли с собой продукты. А когда пришло время подкрепиться, Христос поделился хлебом с учениками. Слушатели, глядя на него и следуя его примеру, тоже поделились друг с другом. И все оказались сыты.
Лев Николаевич так же критически относился и к современным «чудесам» – спиритизму. Он безжалостно высмеял спиритов и их сеансы и в романе «Анна Каренина», и в пьесе «Плоды просвещения». Он не включился в эту модную игру, а медиумов приравнял к жуликам.
Единственная мистика, которую признавал великий писатель, – это мистика человеческих отношений. И это уже не игра. Так в «Анне Карениной» Левин, объясняясь в любви Кити, пишет на бильярдном сукне мелом только первые буквы слов, которые он не решается произнести. Но Кити все понимает. В основе – реальный эпизод из жизни самого Льва Толстого. Именно так он объяснялся своей будущей жене Соне Берс. Поэтому и его герои в решающие моменты жизни понимают друг друга без слов. Что касается предчувствий, предвидений, таинственных ощущений, необычных чувств, то это для него родная стихия.
Многие поколения читателей «Войны и мира» всерьез обижены на автора за то, что в конце романа он как бы принизил Наташу Ростову. Превратил романтическое возвышенное существо в сугубо земную, толстую, озабоченную чисто житейскими проблемами мать семейства.
Но превратил ли? Не была ли она изначально такой, целиком обращенной к реальной жизни? Ведь даже имя у нее земное, определяющее судьбу. «Наталья» значит рождение, рождество, рожающая. Обратите внимание, что и мать ее – Наталья. А старшая сестра – Вера. А приемная дочь, дальняя родственница – Софья, мудрость.
Рождение, вера, мудрость – три координаты мира. Из них возникает любовь земная, то есть семья по представлению Льва Толстого. Но старшая дочь Вера оказалась чужой в этой идеальной семье. В Вере отразилась вера современного писателю мира – сухая, официальная, лишенная душевного тепла.
Мудрость – Соня – бесплодна в житейском, плотском понимании. Но она – девственница в высшем, жреческом смысле, хранительница истинной, небесной любви. Ведь она продолжает любить Николая, хотя утратила всякую надежду быть его женой. Она непорочна и в том смысле, что не осознает своего предначертания. Так же она не осознает своего пророческого дара, хотя именно благодаря этому дару она первой узнала о будущем смертельном ранении Болконского и что потом Наташу судьба сведет с Пьером.
Но дело в том, считает Толстой, что такие мгновения редки и быстро забываются. Также мы знаем, что живем на грани жизни и смерти, и эту грань иногда физически ощущаем, но только иногда. Иначе жить было бы невозможно.
Земная, приготовленная к продолжению рода Наташа не соответствовала тому возвышенному образу, который сложился у князя Андрея. Он же сам был для нее знаком взрослого мира, на языке которого она еще не умела мыслить и чувствовать. Какой-то роскошный подарок, слишком взрослый для ребенка, которым она еще была. Она не смогла создать из него иероглиф, как из Пьера, не вписала в книгу своих представлений о жизни. Потому и не возникло у них той душевной связи, которая позволяет и на расстоянии чувствовать и понимать друг друга. Если бы Наташа действительно была романтической особой, она бы просто кайф ловила из вынужденной разлуки, наслаждаясь своими страданиями. Но страдания Наташи истинные, земные, перерастающие в обиду и гнев: «Он не должен был, не имел права оставлять меня!»
Недаром говорится, что женщина «любит ушами». Когда Болконский приехал просить ее руки, она едва услышала его голос через ряд комнат, но сразу все поняла. Отсутствие слов, прикосновений любимого человека сделало его нереальным, превратило в пустоту. Она стала пустым зеркалом. Ведь если в зеркало не смотрят, то в нем ничего и не отражается.
Зато вполне земным оказался Анатоль.
Наталья и Анатоль – эти имена состоят из одинаковых букв, они звучат похоже. Но Анатоль – это а-Наталья, анти-Наталья, как Эрос и Антэрос – антиэрос. Андрей далеко, а Анатоль рядом. Он говорит, шепчет, он прикасается. Ее зовет инстинкт, но не темный инстинкт сладострастия, а естественный инстинкт земной любви. Спасает ее мудрость – Соня. Любовь возвышенная избавляет любовь земную от поругания. Но спасает она фактически не Наташу, а семью.
Что же такое любовь по Льву Толстому? Это два зеркала, стоящих друг против друга. Одно из зеркал – любовь, а другое – страдание. Если возникает любовь, то она рано или поздно отразится страданием, как меняется в зеркале правая и левая сторона. Но точно так же страдание отражается в любви. Любовь может преобразить страдание, но страдание способно убить любовь. И все же, полагает Толстой, любовь не может быть истинной, если она не прошла через страдание.
Пройдя через возвышенную любовь к Андрею, обернувшуюся страданием, Наташа обрела земную любовь к Пьеру и выполнила свое предначертание – создавать и хранить семью. На смену холодной расчетливой Вере приходит Мария – душа. Княжна Марья продолжает род Ростовых.
И вот новая семья – рождение, душа, мудрость.
Именно о такой семье мечтал Толстой, создавал ее в литературе и пытался создать в жизни. Но это уже было время других психологических моделей. Знаком времени оказалась Анна Каренина, с которой Толстой вступил в настоящий поединок и проиграл его. Именно Анна, а не Наташа стала женщиной века.


¬ – Под шелест книжных страниц –


Помните, где охотники за привидениями из американского фильма впервые встречаются с призраком? В библиотеке. Ничего странного. Ведь там, на полках спрессованы не только знания многих веков, но и человеческие эмоции в сконцентрированном виде. Разве не удивительно? Но еще более удивительно то, что эти знания и эмоции доступны любому!
Книга – вещь мистическая. Ведь даже если какая-то теряется, ни капли знания не пропадает. Книги выходят снова и снова – тиражируются. Мало того, что написано в одной книге, можно найти в другой. Получается, что все издания мира составляют единую, вечную книгу книг. Недаром слово «библиотека» происходит от слова «Библия». В древности люди обращались к Библии и находили ответы на любые вопросы. Фактически сегодняшняя Библия – это мировая система библиотек
Современный сербский писатель Горан Петрович назвал ее «Энциклопедия Serpentiana» (змеиная, змеящаяся). Петрович не только писатель, но и библиотекарь по профессии. А когда каждый день через тебя проходят десятки книг, невольно замечаешь, что в каждой говорится о том, о чем тысячи раз говорилось многими авторами и до нас – о горах и реках, любви и войнах, людях и животных, о временах и нравах. В результате вся литература сливается в одну общую книгу, видимую и невидимую, разветвленную, как дерево. В нее, как буквы, вписаны и все мы, включая даже то, что находится за пределами реальности. Ее чтение и есть настоящая жизнь, а жизнь – это ее чтение.
Огромным книжным хранилищем виделся мир и литературному предшественнику Петровича – великому писателю ХХ века Хорхе Луису Борхесу, который руководил Национальной аргентинской библиотекой. Он писал: «Я хотел бы спасти от забвения… беспредельную и разноречивую Библиотеку, где вертикальные пустыни сменяющихся книг бесконечно переходят друг в друга, возводя, руша и путая все на свете, как впавший в горячку Бог». Для Борхеса книга не только описывает мир, но и создает его, подобно Творцу. Если проследить историю библиотек, как это сделал в Б.Ф.Володин своей книге «Всемирная история библиотек», то можно заметить, что писатели и философы во все времена принимали участие в создании и формировании этого феномена мировой культуры. Оно и понятно, ведь они – люди заинтересованные.

Первые сведения о библиотеках относятся 3000 г до н.э., к временам существования государства Шумер, сейчас территория Ирака. Именно тогда появилась потребность не только передавать сообщения, но и хранить их, то есть возникло представление о прошлом и будущем. Но эти библиотеки, состоявшие из глиняных табличек, были прежде всего хранилищами. Ведь читать и писать умели совсем немногие. Это умение приравнивалось к священнодействию.
В древнем Китае первый крупный библиотекарь – философ Лао-Цзы (VI-V век до н.э.). Здесь библиотеки изначально были делом государственным. Императоры сами читали книги и держали специальных людей – чтецов. Но главными в библиотеках были писцы. Ведь все книги писались от руки, так что «тираж» зависел исключительно от их умения копировать текст быстро и без ошибок. Опальный государственный деятель 11-го века Сыма Гуан, когда его выслали из столицы, построил библиотеку под названием «Сад уединенной радости». Это сад содержал 10 тысяч томов. В XVIII в Китае образовался первый межбиблиотечный абонемент. Просто один из владельцев частной коллекции книг решил, что нельзя допускать, чтобы «сердце и кровь писателя» хранились бы тайно, без всякой связи с внешним миром. Тогда же другой владелец открыл «Сад книжных цветов» для всех желающих. Однако и в те далекие времена уже были недобросовестные читатели. Сохранились слова одного императора, который пожаловался первому министру: «Недавно слышал, что библиотеки не в порядке. Из книг, которые выданы, часто случаются пропажи… Высочайше повелеваю, чтобы был установлен контроль за возвращением всех выданных книг».
В Европе библиотеки создавались при монастырях. Монахи собирали, хранили и переписывали книги. Копирование древних рукописей приравнивалось к молитве, а переписчика даже побаивались. Ведь существовало поверье: если кто прочитает Библию от начала до конца, тот сойдет с ума. Наверное, такое случалось. Итальянский писатель Умберто Эко в книге «Имя розы» очень точно передал это ощущение – смесь святости и кощунства, которое одолевает героя романа в монастырской библиотеке.
В эпоху Возрождения стали появляться библиотеки светские. Поэт Петрарка собрал одну из лучших библиотек и подарил ее Венеции. Боккаччо, автор «Декамерона», тоже собирал книги. И хотя его библиотека была поменьше, но зато оказалась уникальной по ценности.
Кстати, сводный каталог, без которого не обходится ни одна библиотека, тоже придумал писатель – Иоганн Вольфганг Гете. В конце 18-го века в Веймаре, где он был премьер-министром, проживало всего шесть тысяч человек, однако Веймар превратился в одну из культурных столиц Европы. А все из-за библиотек. В романе «Годы учения Вильгельма Мейстера» Гете описывает библиотеку, где каждый том – человеческая жизнь. В дневнике поэта есть запись: «При поверхностном знакомстве с тихой и невозмутимой деятельностью библиотеки не замечают того, как огромный капитал, которым она располагает, неуловимо дает не подлежащие учету проценты дохода». В то время даже появился такой термин: «библиотечное путешествие». Ученые разъезжали по всему миру, от библиотеки к библиотеке, работая с фондами. Библиотекарем, между прочим, был известный авантюрист и «первый любовник» Европы 18-го века Джакомо Казанова.
Первой русской библиотекой считается библиотека при Софийском соборе в Киеве. Ее создал в ХI веке князь Ярослав Мудрый. Но через сто лет она погибла. В XVIII веке создавать народные библиотеки начал просветитель и масон Новиков, но не поладил с Екатериной II. Компания травли литератора закончилась традиционно – арестом и заключением в крепость.
В начале ХIХ начали организовывать общедоступные библиотеки в губернских городах. Издатель Смирдин, владелец знаменитой книжной лавки, выпускал популярный журнал «Библиотека для чтения». Он подбирал для каждой библиотеки комплект более чем из 100 книг, который продавался с большой скидкой. Там были сочинения Грибоедова, Пушкина, Крылова, Байрона, Шекспира, Шиллера. Далеко не все знают, что баснописец Иван Андреевич Крылов был одним из видных сотрудников Императорской публичной библиотеки, а под его началом работал поэт Антон Дельвиг.
Антон Павлович Чехов курировал городскую библиотеку у себя на родине, в городе Таганроге. Он передал ей почти 700 томов, из них более 200 с автографами. Кроме того, писатель создал при библиотеке справочный отдел, чтобы «привлечь деловую серьезную публику… для всех нуждающихся в разного рода справках и практических указаниях».
В Москве, в Румянцевской библиотеке служил смотрителем философ-утопист Николай Федоров, создатель теории всеобщего воскрешения, которая оказала огромное влияние практически на всех русских писателей начала ХХ века от Маяковского до Андрея Платонова. «Библиотеки – душа человеческого рода», – говорил Федоров. Кроме того, он выдвинул идею международного книгообмена.

Однако во все времена в книжном мире шла борьба. Одни люди стремились сделать книгу доступной для всех, а другие хотели сами решать, что, кому и когда читать.
Тот самый император, что начал строить Великую Китайскую стену, пытался навести порядок в книжном деле. Запретил населению собирать книги и во избежание критики своего правления издал указ о сожжении всей гуманитарной литературы. Библиотеку он устроил в собственном дворце. Пользоваться ею могли только высшие сановники. В 18 веке, наконец, был издан указ, разрешающий желающим пользоваться библиотекой – по письменному заявлению. Сожгли на всякий случай еще почти 14 тысяч книг, а для 200 был организован «спецхран».
В Европе первый список запрещенных книг составил в 16 веке ученый-иезуит епископ Клеман. Сравнив библиотеку с «хорошо ухоженным садом» и «уединенным внутренним святилищем», он тут же ограничил доступ к «дискуссионной литературе».
Но все перекрыл наш российский опыт. Оказывается, национализация в России начиналась с книг. Благородная идея – создание общедоступных библиотек по всей стране – осуществлялась традиционно бандитскими методами. Книги для неграмотных изымали у грамотных согласно декрету Совета народных комиссаров «Об охране библиотек и книгохранилищ». Охраняли – отнимали. Если у вас больше 500 книг, извольте лишнее отдать. Ученым же вышло большое послабление, книг им разрешалось иметь аж 2000. Некоторым выдавалась охранная, а на самом деле «филькина» грамота, поскольку от последующей реквизиции она не охраняла. Идея проекта озарила светлую голову Крупской, а поэт-символист Брюсов составил отнюдь не символическую инструкцию по изъятию. В то время он прочно сидел на кокаине и за дозу неизбежного счастья был всегда и на все готов.
Награбленные таким нехитрым способом библиотеки стали именоваться «массовыми». Любая библиотека начиналась со стеллажа классиков марксизма-ленинизма – 1-го отдела, согласно библиотечной классификации. Было даже такое правило выдачи книг: художественной литературы не больше двух томов в одни руки, зато марксизма и истории КПСС – бери, сколько унесешь. После 1991 года классики марксизма дружно отправились в раздел «История философии». В современной массовой библиотеке никто ничего брать не обязывает. Читай, что хочешь, только вовремя возвращай книги.
В последние годы все чаще слышны разговоры, что, дескать, книга отмирает, что ее заменит компьютер, а библиотеки вытеснит Интернет. Может быть, это происходит потому, что в нашей жизни библиотека – вещь слишком обыденная. Люди приходят, выбирают книгу, читают и приносят обратно. Так просто, вроде бы то же самое, что прокат вещей, каких-нибудь рюкзаков, палаток, спальных мешков. Только там деньги платишь, а тут задаром. Предъявил паспорт и пользуйся на здоровье. Именно на здоровье, ведь в древности библиотеку называли «аптекой для души».
Конечно, Интернет – система более подвижная. Скажем, идете в библиотеку, а книга, нужная вам позарез, на руках у другого читателя. Ищите и обрящете (как говорили в древности) в Сети. Но пока в нашей беспредельной стране Интернетом постоянно пользуются не более 10% населения. Однако даже если он станет доступным для всех, это будет вся та же книга, в очередной раз поменявшая форму. Сначала глиняные таблички, потом свитки, потом инкунабулы – громоздкие рукописные книги на пергаменте в тяжелом переплете. Затем современные – легкие, умещающиеся в кармане. И, наконец, электронные «читалки» в формате книги. И все-таки светящийся экран никогда не заменит бумажную книгу, которой не нужны батарейки. Есть свое обаяние в новом томике, который вы открываете впервые, и особый шарм – в чтении старой книги, к страницам которой прикасались другие люди. Переворачивая страницу, прислушайтесь. Нужно всего немножко воображения, чтобы услышать шелест миллионов страниц, которые одновременно с вами переворачивают читатели всего мира.


– Пушкин в царстве теней –

«Под каким созвездием,
под какой планетою
ты родился юноша?» –
возможно, этот вопрос поэт задает самому себе, –
«Ближнего Меркурия,
аль Сатурна дальнего,
Марсовой, Кипридиной?»
И действительно Меркурий для него самый близкий, он управляет созвездием Близнецов. А Сатурн – самый дальний – планета Козерога. Киприда (Венера) совсем рядом, в Тельце. И Марс недалеко – в созвездии Овна. Случайно или нет, но в этом наброске Пушкин создал свой довольно точный астральный портрет.
Меркурий – вестник богов, каким, несомненно, являлся Пушкин. Кроме того, интерес этого бога к экономике и торговле вполне мог вдохновлять поэта на “Скупого рыцаря”, и на экономические пассажи с упоминанием Адама Смита в “Евгении Онегине”. Страсть его к новой информации, к свежим газетам, к журналистике и к эпистолярному жанру – это все также от Меркурия – вечного носителя информации. Люди этого знака нередко обладают язвительным остроумием. Известно, что иронические вещи Пушкина приносили ему одни несчастья. Благодаря своим эпиграммам он нажил массу врагов, и был вызван на дуэль своим лучшим другом Вильгельмом Кюхельбекером. К счастью, дуэль не состоялась. Ничего не поделаешь, шутки Близнецов всегда чреваты тяжелыми последствиями.
Надо ли говорить, какую роль в жизни Пушкина сыграла планета Венера, она же – очаровательная Киприда. Ее влияние – самое значительное. Люди, находящиеся под ее покровительством, “не могут устоять перед искусством, музыкой и, прежде всего, их завлекает красота человеческого тела”. У Пушкина прямо так и сказано: “Из всех искусств одной любви музыка уступает, но и любовь – мелодия”.
Влияние Марса тоже достаточно ощутимо и в батальных сценах “Полтавы” и в описании штурма крепости в “Капитанской дочке”. К сожалению, Марс согласно гороскопу делает людей беспечными неугомонными, честолюбивыми и соперничающими. Чего-чего, а соперничества в жизни Пушкина хватало. Вся трагедия в том, что достойного соперника не было. А соперничество с Дантесом закончилось гибелью поэта.
Сатурну Пушкин обязан хотя и редкими, но тяжелыми приступами меланхолии или, как писал сам поэт, хандры. Кроме того, Сатурн правит Домом Успеха и наделяет своих любимцев земным взглядом на мир, что в литературе называется реализмом.
А теперь попробуем соединить вместе все эти черты, и получится столь многогранная, столь противоречивая, но в то же время гармоничная личность Пушкина, что и называется гениальностью. Вот почему Пушкин так любил земную жизнь и так иронизировал над всеми, кто стремился проникнуть в тайны потустороннего мира. Однако он не был бы гением, если бы вовсе не замечал в нашей жизни постоянное присутствие тени потустороннего мира.
* * *
Тень – любимое слово Пушкина. Он употребляет его в самых неожиданных значениях: и для описания жизни, и для описания загробного мира. Можно сказать, что поэт пребывает в царстве теней. Стихия Близнецов – воздух. Тень тоже воздушна, ее нельзя удержать. Огонь, земля, вода материальны. Воздух, как и тень, неуловим. О нем вспоминают только тогда, когда его не хватает.
Накануне вступления Солнца в знак Водолея – воздушного знака – Пушкин читает Державину “Воспоминания в Царском Селе”. В первый день Близнецов поэт приступает к “Евгению Онегину”. Болдинская осень начинается в дни осеннего равноденствия и перехода к воздушному созвездию Весов стихотворением “Бесы” – битвой темных и светлых сил между небом и землей. Под тем же знаком написан и “Пророк”.
...Тени ветвей, дерев, дубов, “тени мирные наследственных садов”. С наступлением вечера “по небу тень лилась”. Земледелец и пастух, взглянув на “западную тень”, определяли погоду. Жизнь – это блеск, шум, говор волн и непременно тень. Даже свет имеет тень, “тень зари” – свет в ночи. Нет солнца – нет и тени. Молдавия, окраина Римской империи, куда был сослан Овидий, “отчизна варваров”, пасмурная страна: “там нивы без теней”. Влюбленный юноша под вечер, “как всюду тень”, приходит “изъяснять любовну муку”. Даже ночь не темнота, не мрак, а тень ночи – символ наслаждения, приют неги.
Тень не только состояние природы, но и чувство, именно то смутное ощущение перехода от мрака к свету, некая грань между радостью и печалью. Влюбленная девушка бледна, как тень: свет любви озаряет темноту страдания, придавая облику благородство. Красота Заремы расцветает в тени гарема. Эта тень “хранительная”, она защищает не только от солнца, но и от житейских сложностей, создавая тень настоящего мира. “И тень блаженства миновала”, когда Гирей охладел к Зареме. Пока есть хотя бы тень чувства, остается надежда. Не должно быть и тень сомнения в добродетели жен пророка – раз есть тень, значит есть вина.
Отделившись от реального мира, тени начинают жить своей жизнью в мире потустороннем. Это не ад и не рай, но обитель великих людей, ставших величественными тенями. Наполеон, Брут вольнолюбивый, поэты Данте, Байрон, Шенье, студент Занд, ставший вечной тенью в Германии. Оттуда тень Фонвизина отправляется на землю – узнать, как обстоят дела с литературой, а сопровождает его в облике Меркурия сам Пушкин.
Но особенно близок ссыльному поэту Овидий. Присутствие его тени он чувствует прямо-таки физически. “И с нею часто при луне брожу вдоль берега крутого”, – пишет он Баратынскому из Бесарабии. Рассказ о последних днях Овидия он вкладывает в уста старого цыгана. Пушкин ощущает себя гражданином Рима. Не исторического – кровавого и циничного, а литературного: беломраморного, свободного, не боящегося смерти. Страшна не смерть – забвение. Поэт заранее благодарен потомку, который вспомнит о нем: “брегов забвения оставя хладну сень, к нему слетит моя признательная тень”. Да и жизнь без славы – это тень жизни.
В стихотворении “Прозерпина” царица подземного мира увлекает в аид земного юношу. “Повинуется желаньям, предает его лобзаньям сокровенные красы”. А после счастливый любовник невредимым покидает мир теней. Зыбкая грань между жизнью богов, людей и теней, между жизнью земной и потусторонней привлекает поэта. Вероятно, в этом есть влияние знака его рождения. Близнецы – Кастор и Поллукс, один земной, один бессмертный. Отсюда же – “нет, весь я не умру...”
По своему мироощущению Пушкин был ранним христианином. Ему в равной мере были дороги и античная политическая свобода, и христианская свобода внутренняя. Эту свободу он назвал тайной. Ее он особенно ценил в том мире, где после казни его друзей декабристов “добро и зло, все стало тенью”. Ленский размышлял о таинственной сени гробницы, куда он красиво сойдет. А ворота на тот свет оказались виселицей.
Теперь поэт ощущает себя тоскующей тенью, летящей из могильной глубины, чтобы “на милых бросить взор умильный”. Младая тень умершей возлюбленной не вызывает у него желания отправиться в ад, подобно Орфею. Он чувствует, что теперь между ними “недоступная черта”. Мир живых теней возникает лишь в стихах о Царском Селе, где “белые в тени дерев кумиры”, которые когда-то бросали тень на душу поэта.
И все же через несколько лет под знаком Скорпиона он напишет “Заклинание”, умоляя “возлюбленную тень” явиться к нему в любом облике, даже “как ужасное виденье”. Под тем же знаком создан “Каменный гость”, завершивший Болдинскую осень. Из мира теней приходят и призраки. Онегин после дуэли вынужден покинуть свое имение, где “окровавленная тень к нему являлась каждый день”. Самозванец Григорий Отрепьев прямо ссылается на загробный мир: “Тень Грозного меня усыновила, Димитрием из гроба нарекла”. Нераскаявшийся грешник, неуспокоившаяся душа, восставшая из ада, как в современном триллере, управляет из гроба честолюбивым монахом. Казалось бы, что такое имя – “пустая тень”, размышляет царь: “Ужели эта тень сорвет с меня порфиру?” Наверное, подобные сомнения возникли и у Николая, раз он запретил постановку “Бориса Годунова”.
“Тень могилы хладной” – это еще страх смерти, проекция ада в мир живых. Черный человек преследует Моцарта: “За мною всюду как тень он гонится”. Или это укор, напоминание о грехе. Вальсингам на упреки священника отвечает: “Тень матери не вызволит меня отсель”, – из ада чумного города.
Вместо мира теней Пушкин пытается создавать модель ада. В наброске к “Фаусту” это по сути античный аид, а грешников варят “гораздо дале” – в дантовском аду. Сопровождаемый Вергилием поэт во всех подробностях наблюдает муки и казни, “смущением томим”. И еще один ад, “геена гладная”, куда дьявол бросает Иуду, а Сатана возвращает ему поцелуй: “Лобзанием своим насквозь прожег уста, в предательскую ночь лобзавшие Христа”.
И все-таки в одном из стихотворений последних лет он снова возвращается к античному переходу в загробный мир, рассказывая о смерти Геракла (Алкида). Одежда, подаренная вероломным кентавром, прилипает к коже и начинает жечь тело героя. Измученный болью Геракл сам готовит погребальный костер: “и вскоре пламя, воя, уносит к небесам бессмертный дух героя”. В образе Геракла взошел на античный костер, став бессмертной тенью, сам поэт.


– Зеркальный ад Александра Блока ¬–


Потусторонний мир был близок поэтам всех времен. Гомер невидящими очами наблюдал, как античные боги участвуют в битвах Троянской войны. Для героев Шекспира смерть – участник семейных разборок; Гамлет разговаривает с черепом Йорика, как с живым человеком, и безусловно верит призраку своего отца. В прагматическом ХIХ веке атеист (“афей”, как тогда говорили) Пушкин призывает умершую подругу: “Явись, возлюбленная тень, как ты была перед разлукой, бледна, хладна, как зимний день, искажена последней мукой...” Лермонтов в стихах “Выхожу один я на дорогу” поведал нам, что хочет “уснуть” в могиле, но при этом слушать песню о любви. Тургенев, которого называют реалистом, слышал голоса иного мира в шелесте деревьев и трав. Его поздние повести полны мистических видений, но они так же достоверны, как знаменитые тургеневские девушки.
Конец XIX столетия и начало нового века подняли волну мистицизма. Научные открытия в технике и медицине позволили заглянуть внутрь живого организма. Психологи открыли в человеке незнакомого двойника – подсознание. Спиритические сеансы, ожившие тени кинематографа, голоса, живущие на валиках фонографа... Почему и душе не странствовать отдельно от тела? Почему бы телу без души не бродить по ночным улицам? Дракула Стокмана и вампиры Олшеври – “живые усопшие”, носферату – пугали, но и привлекали сознание, утратившее детскую веру в Бога.
Для Александра Блока потусторонний мир начинался прямо за линией заката: “Солнце – как медный шлем воина, обращенного ликом печальным к иным горизонтам, к иным временам”. Небо сожжено пожаром зари, “не различимы заря и зарево – тишь и страх”. В этом неживом ослепительном сиянии красная роза видится черной, а вино принимает цвет неба белой петербургской ночи: “Я послал тебе черную розу в бокале золотого, как небо, аи”.
Белая летняя ночь и белая зимняя снежная метель – два лика таинственной незнакомки, смерти. Бульвары, где прежде “морозной пылью” серебрился бобровый воротник Онегина, замело теперь “кокаина серебряной пылью”. У Снежной маски привкус наркотика. Это всеобщая игра – свобода от повседневных забот, символ парения духа, мистический озарений. Никто еще не думает о банальности этих “откровений” и их оборотной стороне – наркотической зависимости. Но для поэта дверь в иной мир всегда приоткрыта. Он постоянно ощущает присутствие потустороннего наблюдателя: Кто-то задувает свечи, стоит за плечом, «кто-то третий, незнакомый, кротко смотрит в купола”. Этот двойник-наблюдатель также “безумный друг”, “обманутый Пьеро”, путник, озаренный закатом, отражение: “И будет в зеркале без тени отображенье пришлеца”; “мой странный, мой близкий – черный монах”.
Все помнят и цитируют наизусть строки “ночь, улица, фонарь, аптека”, но не все помнят, что оно из цикла “Пляски смерти”(1912-1914 гг.). “Как тяжко мертвецу среди людей живым и страстным притворяться”, – это первое стихотворение цикла. Туманный “кто-то” из стихов начала века обрел плоть (не душу). Он утром встает из гроба, как настоящий вампир, “и в банк идет, и в суд идет, в сенат...” Вечером он едет на бал, танцует с влюбленной в него женщиной. В ее ушах «нездешний странный звон», но это уже не те романтические голоса и шорохи, а лязганье костей.
“Двойник” 1903 года – дряхлый нищий старик, который неотступно следует за поэтом – Арлекином. Спустя шесть лет это стареющий юноша с нахальной улыбкой, который к тому же жалуется на жизнь. Поэту не страшен такой двойник. Да это и не двойник, а отражение: “Быть может, себя самого я встретил на глади зеркальной?” Поэт спокоен, но это спокойствие сродни повторяющемуся ночному кошмару: “Пробудился: тридцать лет, хвать-похвать, а сердца нет”. Зеркало для него как роковой портрет для Дориана Грея. Поэт холодно наблюдает за своим двойником, ведь он сам уже пережил свою смерть и наблюдал свои похороны: “помню я звук похорон: как гроб мой тяжелый несли, как сыпались комья земли” (4 ноября 1905 г.).
Согласно эстетике декадентов воспевание смерти – это стильно. Смерть – холодная бледная дева, озаренная адским пламенем, манящая и пугающая. Такова Незнакомка Блока. Он встречает ее каждый вечер в назначенный час (только она может назначать встречи!) в ресторане, подобном преддверию ада. В то время как женщины отказываются от корсетов, курят, ездят на велосипедах, посещают пляжи вместе с мужчинами в смешных купальниках, Незнакомка подчеркнуто женственна: “девичий стан, шелками схваченный”, шляпа со страусовыми перьями и вуалью, кольца на узкой руке. Но на деле это самая крутая эмансипантка, она сама выбирает, за ней право первой встречи и последней ночи. Ее нельзя соблазнить и невозможно от нее отделаться. Под темной вуалью нет лица, только очи “синие, бездонные” где-то далеко-далеко, хотя сама она так близко, что траурные перья ее шляпы качаются, кажется, прямо в мозгу у поэта. Она тоже отражение. Появляется в туманном окне, садится у окна, но только приблизишься, она растворится в душистом тумане.
Незнакомку-смерть можно увидеть в зеркале, вампир же, согласно преданию, в зеркале не отражается. Александр Блок родился под знаком Скорпиона (16 октября по ст. стилю). Его стихия – вода, а вода – это зеркало. В 29 лет Александр Блок совершил свое “сошествие в ад” именно под знаком Скорпиона (30 окт. 1909 г.). “Адские песни” (в рукописи есть подзаголовок “Вампир”) написаны дантовскими терцинами. Сначала создается впечатление, что это просто перевод “Божественной комедии”, но по-современному энергичный, сжатый до клипа. Сумерки, острые скалы, подземные круги, поток, несущий тела грешников. Но затем герой попадает в бесконечный зал, где аромат роз, зеркала, сброшенные маски. Этот зал напомнил поэту его земную жизнь – “страшный мир, где я бродил слепой, как в дикой сказке”. И вдруг из зеркала навстречу ему выходит двойник – юноша во фраке с увядшей розой в петлице. Увядшая роза – символ смерти: “Вчерашний бледный бутон стал сегодня черным, как кровь” – слова из драмы “Роза и Крест”. Черная роза – чернее крови горит на груди у мертвого рыцаря Бертрана (вспомним также черную розу в бокале). Юноша рассказывает поэту свою историю: он в порыве страсти растерзал возлюбленную и выпил ее кровь, за что обречен каждую ночь снова и снова совершать кровавый обряд. “Песнь Ада” есть попытка изобразить... вампиризм нашего времени”, – таким примечанием сопровождалась публикация текста.
Но есть еще одно стихотворение, помеченное тоже октябрем 1909 г., восьмое в цикле “Черная кровь”. Оно как бы запрятано среди стихов 12-14-го годов. В нем описана та самая ночь, о которой потом рассказывает двойник в аду. На пальце вампира кольцо с аметистом – знак таинственного брака. Здесь – “померкший алмаз” на руке возлюбленной. Кольца – символ обручения со смертью. В поэме “Возмездие” герой пытается снять кольцо с руки умершего отца, но оно выскальзывает из пальцев и падает в гроб.
Потусторонний мир Блока – “отчизна скрипок запредельных” – наполнен светом, сиянием, которое страшнее темноты: “ужасней дня, страшнее ночи сияние небытия”. Он чувствует ледяное дыхание грядущих войн и революций. Снежная маска и черная роза объединятся в смертельном танце на долгие годы. Уже совсем скоро озверевшие толпы будут врываться в имения и бить зеркала, будто вампиры, которые боятся разоблачения. Но у поэта есть выбор:
«Блеснет в глаза зеркальный свет,
и в ужасе зажмуря очи,
я отступлю в ту область ночи,
откуда возвращенья нет».


– Сошествие в ад тринадцатого апостола –


Маяковский увидел ад в возрасте семи лет, и подумал, что это рай. В автобиографии “Я сам” фрагмент называется “Необычайное”. По описанию это типичный обряд инициации – горы, темнота, туман, колючие заросли (невольно вспоминается начало “Божественной комедии” Данте) и вдруг с высоты открывается долина, залитая огнями:
“В расступившемся тумане под ногами - ярче неба. Это электричество”. Позже в трагедии “Владимир Маяковский” он назовет себя царем ламп.
Рай был внизу, поэтому поэт спускается вниз, с гор в город. Но залитый светом город это не рай, а скорее кладбище. Город “гробов домов публичных”, где по улицам “бюро похоронных профессий свои проведет саркофаги”. Там “перекрестком распяты городовые”, а Христос “из иконы бежал”. Сам поэт “в читальне улиц перелистывал гроба том”, его душа – “клочьями порванной тучи на ржавом кресте колокольни”. Словом – “адище города”. Начинается Первая мировая война, и по улицам “белые матери распростерлись, как по гробу глазет”. Наполеон-солнце въезжает “по трупам крыш”.
Самой смерти в городе-кладбище как бы нет. Есть потоки крови, сообщения об убитых и раненых, похороны – хоронят умерший смех. В этом мрачном угасании смерть – “не смерть”, карнавал, зловещий фейерверк, “великолепные нелепицы”. Через эту фальшивую смерть путь в рай невозможен. Поэт не вмещается в этот город-гроб: “Умру, похороните – выроюсь!” Здесь не может быть Воскресения, здесь нужно новое Рождество. В 1917 году Маяковский пишет “Наш марш”, где говорит о втором потопе и восклицает: “Эй, Большая Медведица, требуй, чтоб на небо нас взяли живьем”.
Вскоре он построит свой гигантский ковчег в “Мистерии-буфф”, где жестоко высмеет электрический рай. Но уже поздно, Никто не поймет его иронии и сарказма. Так богатырь Святогор в русской былине примерил по себе гигантский гроб, да так и остался в нем.
В своей ранней поэме “Облако в штанах” Маяковский назвал себя тринадцатым апостолом. Теперь он снова подтверждает это в стихотворении “Поэт рабочий” (1918 г.): “Но труд поэтов... – людей живых ловить, а не рыб”, – реминисценция из Евангелия, слова Христа, обращенные к рыбалкам – первым апостолам: “я сделаю вас ловцами человеков”.
В автобиографии поэт пишет, что Октябрьскую революцию он принял сразу. Но как он ее видел? В его стихах эту революцию вершат умершие. У земли “взбухает утроба”, и оттуда рядами выходят юноши (“Той стороне”) и перебитые Иродом младенцы (“Мы идем”). В то же время он пишет: “Но мы не зовем обывателей гроба...” – надо понимать, тех, кто лежит спокойно в своем гробу. Это скорее похоже на восстание мертвецов, шествие зомби: левой, левой, левой. Поэт чувствует за всем происходящим неумолимый рок. Все уже взвешено, сочтено, определено, как на пиру Валтасара: “Деникина день сосчитан... час Колчака сосчитан... баронов срок сосчитан!” (“Красный еж”). Происходит наступление адских сил: “Ноги знают, чьими трупами им идти” (“Владимир Ильич”).
Нет уже ни земли – сплошное кровавое месиво, ни неба. Вместо него декорация чудовищного спектакля: “В звездах пятиконечных небо безмерного свода РКП”. По этому нарисованному небу шагает солнце, Вечером оно опускается в дыру за деревней, а утром встает, видимо, из той же дыры. Значит есть только один выход к звездам – спуститься вниз. В 1923 году Маяковский построил лестницу – свою знаменитую поэтическую лесенку и по ней, как Данте, сошел в ад. Если читать его тексты так, как они записаны, это и будет бесстрастная речь робота, бездушного автомата. Ведь если для материалистов “сердца – такие ж моторы”, “душа – такой же хитрый двигатель”, то и речь, понятная им, должна быть механической. Здесь бесполезны мелодии Орфея.
Поэт смирял себя, “становясь на горло собственной песне “, то есть поэзии. Поэзия уходила в подсознание и взрывала изнутри идеологически выдержанные строки. И как бы он ни клялся в любви к Ленину, выдавала его с головой. От стихотворения “Ленинцы” надолго сохранилась одна фраза: “По всей планете ширится шествие мыслей, слов и дел Ильича”. Оно написано в 1930 году и построено на рифмах к слову Ильич. Вот этот ряд: “клич – увеличь – добыч – зыч – расфабричь – стричь – разэлектричь – притч – бич – тычь – хнычь – дичь. Сравнить это можно только с угрозой раскроить Бога “отсюда и до Аляски” в поэме “Облако в штанах”.
Христа современники упрекали в том, что он общается со всяким сбродом, а не с порядочными людьми. Мы сейчас склонны этот сброд идеализировать, представлять его чем-то вреде сборища безобидных хиппи. Но это были настоящие воры, убийцы, доносчики, профессиональные нищие. Маяковского тоже окружали люди подобного сорта. Они начали убивать и грабить - экспроприировать еще до 17 года, они организовали красный террор и продолжали методично уничтожать несогласных. Поэт, который эпатировал публику, призывая отказаться от старых форм в искусстве, вдруг увидел, как легко “новый класс” отвергает не только культуру, но и мораль вообще.
Мы можем сравнить путь Маяковского с планом дантовского ада. С 17 по 23 год он прошел восьмой круг – Овраг, девять рвов, где помещены сводники и обольстители, прорицатели, мздоимцы, лицемеры, лукавые советчики, зачинщики раздора и поддельщики. Не надо особо напрягаться, чтобы узнать большевиков. Поэт обличает, разоблачает, высмеивает, словом, ведет себя как живой человек. Но законы жизни бессильны в мире смерти. Понравились же Ленину “Прозаседавшиеся”, будто он и не понял, о ком и о чем идет речь. Наверно, не случайно образ смерти сформировался у Маяковского именно в поэме “Владимир Ильич Ленин”.
Для русской литературы типична смерть – старуха. Пиковая Дама у Пушкина, процентщица у Достоевского, тургеневская старуха из стихотворения в прозе, княгиня в “Мелком бесе” Сологуба, старуха Хармса... У Маяковского прежде была старуха-жизнь и старуха-время. Теперь появилась “ильичова смерть” – величайший коммунист-организатор.
Далее следует девятый круг – круг предателей. Четыре пояса, четыре стадии падения человека. Схема Данте точно совпадает со схемой всех революций. Пояс первый – предатели родных (они, мещане и обыватели, не понимают возвышенных идей революционера). Пояс второй – предатели родины (родина у нас не такая, ее надо подогнать под собственные представления). Пояс третий – предатели друзей (друзья, оказывается, имеют собственное мнение да еще и высказывают его). Пояс четвертый – предатели благодетелей (те, кто помог придти к власти, уже не нужны). Все это происходит на глазах у Маяковского, но спуск продолжается еще ниже, в подвал, где изобретатель Чудаков строит машину времени, чтобы прорваться наверх – в будущее. Но по “лесенке”, созданной из букв на листе бумаге, можно только спуститься вниз. Герои пьесы “Баня” пытаются тащить машину времени по лестнице вверх, но она нагревается, тяжелеет в руках. Ниже девятого круга – область Люцифера. Оттуда и появляется Фосфорическая женщина, комиссар “электрического, машинного коммунизма”. Она-то и будет решать, кого взять в рай, а кого оставить в аду. Пророчество это осуществилось, как ни странно, в 60-х годах, когда комсомольские вожди развели бурные дискуссии на тему: кого мы возьмем с собой в коммунизм.
Известно, что до “Божественной комедии” в христианстве не существовало описания ада, Маяковского раньше всех дал описание коммунистического рая – ада. Он принес себя в жертву, но ее не поняли и не приняли.


– Заговор перед Рождеством –


Каждый, кто читал повесть Гоголя «Ночь перед Рождеством», помнит, казалось бы, незатейливый, но вечный сюжет и сможет вкратце его пересказать. Красавица пообещала влюбленному юноше выйти за него замуж, если он достанет туфельки, которые носит сама царица. Юноша, оседлав черта, летит в Петербург, добывает туфельки, и все кончается свадьбой. Однако, не все так просто. Главное в этом сюжете – победа человека над унынием, депрессией, если выражаться современным языком.
Что же представляет собой село Диканька, где происходит действие? Есть в литературе множество населенных пунктов, которые нельзя найти на географической карте, но при этом они известны нам лучше многих реальных городов и сел.
Английский проповедник XVII века Джон Буньян, известный в России, в книге «Духовная война» создал город под называнием Душа. Сюжет книги достаточно традиционен: все тот же дьявол, покупающий душу, то есть история человечества. Как в любой порядочной душе, в городе есть всякие жители: Вера и Неверие, Безбожие и Страх Божий. Атеистов автор выделяет особо. Атеист – это тот, кто в Бога не верит, но в случае личной необходимости, готов его прославлять. Там еще живет летописец по имени Совесть, которого периодически объявляют сумасшедшим, и почетный гражданин Свободная Воля, который постоянно колеблется. Но всегда в городе есть кто-то, кто пытается договориться с дьяволом. Поэтому дьявол снова и снова обманывает доверчивую Душу, и сатанинские полководцы идут в решающее сражение под красными знаменами. А когда дьявол все-таки проигрывает сражение, то начинает торговаться с Богом, обещая на него работать и даже платить проценты с прибыли.
У нас это прежде всего деревня Обломовка, описанная Гончаровым, и город Глупов, созданный Салтыковым-Щедриным. Их обитатели символизируют собой лень, скука, глупость и прочие человеческие пороки и предрассудки. Обитатели Диканьки тоже изображают человеческие свойства и пороки. Скажем, казак Чуб, отец Оксаны, – лень и упрямство. Его кум – пассивность и равнодушие, местный голова – хитрость и лукавство, Сама Оксана (вначале повествования) – тщеславие, ее подруга Одарка – кокетство, ведьма Солоха – сладострастие, Пузатый Пацюк – обжорство. Толстая ткачиха и баба с фиолетовым носом – сплетни.
Сюжет Гоголя основан на народном поверье, согласно которому, как только рождается Христос, вся нечистая сила немедленно убирается в пекло. Поэтому в ночь перед Рождеством она особенно буйствует и даже составляет заговор, чтобы использовать последнюю возможность затащить в ад хоть одну человеческую душу. Заговорщиков трое. Это ведьма Солоха, которая умеет приворожить любого мужчину, сам черт и загадочный Пузатый Пацюк, явившийся не известно откуда, – знахарь, который «знается с чертом». Получается, что Диканька – это некое пространство между тем и этим светом, последняя застава на пути в другой мир.
Прежде всего, заговорщики создают тьму – крадут звезды и месяц, и устраивают метель, которая заметает дороги, перекрывая все улицы села. Расчет прост: вся представители сельской элиты собираются отмечать Рождество у дьяка, но в такую темень и снежную кутерьму они не смогут этого сделать, и, конечно, окажутся в хате у гостеприимной Солохи. Однако здесь их ждут угольные мешки, в которых они должны отправиться прямо в пекло. (Интересно, что впоследствии Лев Толстой в «Смерть Ивана Ильича» напишет, что его герой в последний момент жизни чувствовал себя так, будто его запихивают «в черную дыру угольного мешка».) И только неожиданно появившийся Вакула спасает незадачливых ухажеров от страшной участи. «Зачем тут лежат эти мешки?.. Завтра праздник, а в хате до сих пор лежит всякая дрянь». А «дрянь» – это религия (дьяк), власть (голова) и богатство (казак Чуб), то есть те земные блага, обладатели которых на старинных церковных фресках изображались жарящимися в аду. И хотя эти трое избавились от преждевременного попадания в лапы к черту, но, можно сказать, прошли через чистилище, когда их поднимали, тащили, бросали на землю, и снова тащили через село, где кипело безудержное веселье.
Надо заметить, что самого черта видят только трое: ведьма, Пацюк и Вакула. Даже в тот момент, когда черт схватил месяц и, обжегшись, начал перекидывает его с ладони на ладонь, он оставался для всех невидимым. Пьяный писарь, выползавший на четвереньках из шинка, заметил, что месяц «танцевал на небе», но ему, конечно, никто не поверил. И дело не в том, что было темно. Здесь классическая ситуация. Вакула увидел черта лишь тогда, когда решил призвать на помощь нечистую силу. То же самое было и с Фаустом у Гете. Мефистофель явился ученому, когда тот сам этого захотел.
Фауст – лучший из людей, поэтому для Мефистофеля победить его – большая честь.
Кузнец – сельский Фауст – тоже лучший, и не только в своей Диканьке, но даже и в Полтаве. Он молодой, красивый, сильный, отличный мастер своего дела. Его не волнуют всякие бытовые мелочи, суета, сплетни. Он настолько чист и простодушен, что не может поддаться ни на какие мирские соблазны. У черта остается один, поистине дьявольский ход: ввергнуть кузнеца в уныние – депрессию. А уныние, тем более накануне такого праздника – это большой грех. И вот именно этот план удается осуществить черту с помощью капризной и гордой Оксаны. Чем больше она смеется на Вакулой, тем больше он впадает в унынье. И чем больше он тоскует и мрачнеет, тем ей с ним скучнее. В «Фаусте» Бог корит Мефистофеля за то, что у него «лишь жалобы да вечное нытье». Есть еще такое определение: «Дьявол – это уныние». Черт не соблазняет человека, но создает ситуацию, при которой тот сам готов к нему обратится. Это может быть тоска и скука или раздражение и зависть.
Оксана и ее подруги безжалостно смеются над влюбленным. Отчаявшийся кузнец, не выдержав душевных мук, решает: «Пропадай душа, пойду утоплюсь в пролубе, и поминай как звали!» И только потом, переведя дух, решает обратиться за помощью к нечистой силе. Фауст поступает так же, но только не перед Рождеством, а перед Пасхой. Он уже подносит к губам склянку с ядом, но в это время раздается хор ангелов, возвещающий воскресение Христа: «Христос воскрес! Преодоление смерти и тления…» У Гоголя ситуация хотя и пародийная, но похожая. Придя к Пузатому Пацюку с просьбой указать дорогу к черту и увидев, что тот ест в пост галушки со сметаной, кузнец, человек благочестивый и набожный, приходит в ужас: «Что я, в самом деле, за дурак, стою тут и греха набираюсь!» Черт посрамлен и побежден, потому что кузнец преодолевает уныние и начинает действовать – решает лететь в Петербург. Он не заключает договор с нечистой силой, он подчиняет ее себе. Пока ведьмины ухажеры проходят очищение темнотой, холодом и страхом, Вакула очищается небом. Разрушив заговор темных сил – победив тоску, он снимает заклятие и с Оксаны – в ней просыпается любовь. А черт возвращается в то место, где он и должен быть: Вакула нарисовал его в аду – «такого гадкого, что все плевали, когда проходили мимо».
Для Фауста главное – познание, а познание бесконечно. Поэтому ученый смело заключает договор с дьяволом, уверенный в том, что никогда не скажет: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» Он знает, что за каждым таким мгновением следует еще более великолепное. Вакула – художник, тонко чувствующий прекрасное. В душе кузнеца преобладают два чувства – любовь к Богу и любовь к красоте. Воплощение земной красоты для него – Оксана. Воплощение красоты небесной – богородица с младенцем. Именно к этой картине подходит он – «невольно» – во дворце Екатерины. В конце повествования оба эти образа сливаются в один: Оксана с младенцем на руках.



– Где находится Страшный Суд? –


Вера в потусторонний мир возникла вместе с миром посюсторонним – с появлением человека. Но по ту сторону чего находится этот другой, чуждый человеку мир, от которого напрямую зависела его жизнь?
Сначала это было вполне определенно: боги жили поблизости. Хорошие – на той стороне небесной тверди, враждебные – на той стороне тверди земной. От них являлись ангелы, демоны и прочие посредники, требуя выполнить то или иное повеление. В новейшие времена эти посетители превратились в космических пришельцев, и соответственно потусторонний мир отодвинулся за пределы солнечной системы.
Но еще в конце позапрошлого и начале прошлого века люди обнаружили, что этот потусторонний мир находится не с внешней стороны жизни, а в нас самих, в нашем подсознании. Человек открыл, что в нем самом существует невидимая бездна, равная по размерам видимой вселенной. Там скрыты древние знания, там таится мировая душа, объединяющая все человечество в единый внутренний Космос. Путь туда лежал через раскрепощение сознания, снятие запретов. Люди с упоением слушали медиумов, увлекались спиритическими сеансами и столоверчением. Для одних это было модным развлечением, другие искренне верили, что действительно общаются с потусторонним миром. Если к сеансу добавлялась еще доза кокаина или опия, то впечатление получалось очень убедительным. Это нередко приводило к психической перегрузке, а всевозможным шарлатанам приносило немалый доход. Даже ученые включались в эту игру. Активными участниками сеансов были Бутлеров и Менделеев. Причем, они пришли к совершенно разным выводам. Менделеев утверждал, что все это жульничество, а Бутлеров остался в убеждении, что здесь есть вещи, которые наука объяснить не может.
Конечно, никакая наука не в состоянии разобраться до конца в сложностях и тонкостях человеческих чувств и ощущений. Это дело искусства и литературы. Именно в то время, на переломе веков, родился литературный жанр «магического реализма». Его отличие от реализма любого другого рода в том, что магия и мистика принимаются, как абсолютная реальность, равная реальности обыденной жизни. Никаких разоблачений или рациональных объяснений. Более того, чем убедительней объяснения, тем таинственней в результате оказывается ситуация. Внутренний мир человека, его образы, фантазии, видения равнозначны миру внешнему, физическому. Если человек видит своего умершего друга и общается с ним, значит его друг продолжает реально жить в его сознании. А уж в реальности собственного сознания вряд ли кто-нибудь сомневается.
И все же есть писатель, истинный мастер магического реализма, который, оставаясь в рамках жанра, попытался найти разгадку многих таинственных явлений человеческой истории. Это австрийский писатель первой половины ХХ века Лео Перуц. В 1918 г. вышел его роман «Прыжок в неизвестное» (одна из любимых книг Альфреда Хичкока) и сразу стал бестселлером, соперничая по популярности с вышедшим несколько раньше знаменитым «Големом» Майринка. Затем следует мистико-исторический роман «Маркиз де Болибар», в котором автор разрабатывает свою версию сюжета об Агасфере – Вечном жиде. Согласно Перуцу Агасфер обладает свойством не только перемещаться в другие тела, но и присваивает чужие души, тем самым обеспечивая себе бессмертие.
А в 1922 г. писатель создает истинный шедевр – роман «Мастер Страшного Суда». По форме это детектив, в котором расследуется серия таинственных убийств, похожих на самоубийства. Общее в них только одно – каждый раз на столе остается дымящаяся трубка, папироса или сигара. Герои, расследуя преступления, приходят к выводу, что их совершает человек, чрезвычайно громоздкий и неподвижный, который не может выходить из дома и каким-то таинственным образом воздействует на людей на расстоянии, заставляя их совершать самоубийства. И вот преступник найден. Он действительно огромный и неподвижный, это… книга, старинный манускрипт, в котором содержится рецепт средства для «расширения сознания» (по современной терминологии). Средневековый врач создал его, чтобы наказать одного немолодого художника, совершившего подлое убийство и оставшегося безнаказанным. Врач пришел к мастеру под предлогом, что хочет помочь ему вернуть потускневший с возрастом дар воображения, и выполнил свое обещание. Но обновленным взором художник увидел долину Иосафата, где, согласно Библии, будет вершиться Страшный Суд. И до конца жизни мастер, мучимый этими видениями, не может вырваться из заколдованного пространства, бесконечно воспроизводя в невероятных подробностях ужасные картины конца света.
Один из героев романа, инженер, разгадывает тайну рокового зелья. Принявший его человек видит воочию свои житейские страхи, обычные кошмары и неприятные воспоминания в таком ярком и реальном виде, что готов уничтожить себя, лишь бы избавиться от этих мук. Инженер не может удержаться от искушения заглянуть «на ту сторону» и принимает опасное средство, успев уничтожить рецепт, чтобы прервать трагическую цепь смертей.
У каждого человека свой Страшный Суд, утверждает писатель. Не потусторонние силы наказывают его за содеянное, а он сам казнит себя. Вступать с ними в отношения – то же самое, что разговаривать с самим собой.
Когда в Германии победил фашизм, романы Перуца сразу же были запрещены. Они, конечно, не соответствовали нацистской идеологии да и любой идеологии, которая проповедует, что движение народных масс – это осознанное, одухотворенное действие, которое происходит под влиянием идей. А идеи высказывают мудрые вожди, которые лучше нас знают, что нам надо. В романе же Перуца «Снег Святого Петра» дан совершенно иной взгляд на европейскую историю. Ее движение, утверждает писатель, нередко определялось галлюциногеном, хорошо теперь известным под название ЛСД.
Герой романа барон Малхин огорчен рациональностью и бездуховностью современного мира, в котором, как он считает, исчезло истинное величие, так как утрачена пылкая, экстатическая вера в Бога. Он утверждает: «Тот, кто сумеет разжечь пламя веры в наше ставшее пустым и холодным время, легко поведет людские сердца к блеску короны и идее монархии милостью Божией».
Присутствующий при разговоре пастор возражает, что это кощунство, ибо верить – значит сподобиться милости: «Вера есть дело рук Божиих. Она может ожить в нас только благодаря терпеливой работе, жертвенной любви и молитве».
Но убеждение барона нельзя поколебать. Он уверен, что можно вернуть в мир веру с помощью современной науки – химии. Ведь с помощью небольшой дозы героина можно вызвать презрение к смерти, а повышенное ощущение счастья – дозой опиума. Другие вещества дают человеку невероятное блаженство или открывают пророческий дар. Поэтому барон предположил, что в природе должны существовать такие одурманивающие вещества, которые в состоянии породить не индивидуальный, а массовый религиозный экстаз. Он исследовал труды древнегреческих и древнеримских врачей, затем перешел к религиозно-философским писаниям древних греков и римлян. И тогда у историка Диодора Сицилийского нашел указание, подтверждавшее его предположение о существовании растения, которое «отторгает от повседневного бытия и возносит к богам». А у Дионисия Ареопагита, христианского неоплатоника четвертого века, встретил рассказ о том, как тот возложил на членов своей общины, жаждавших непосредственного общения с Богом, двухдневный пост и затем угостил их хлебом, приготовленным из священной муки. «Ибо хлеб этот, – пишет он, – ведет к единению с Господом и позволяет вам постигать бесконечное».
И тогда исследователю вдруг стало ясным одно место из Библии, в Книге Царств, где говорится: «Он вырастил из земли хлебные злаки, дабы люди вкусили от оных и постигли Его...» Затем он вспомнил, что в священных книгах парсов постоянно упоминается о «колосьях очищения», а в одной древнеримской мистерии говорится о белом или бледном, хлебном злаке, посредством которого «добрая богиня превращает людей в ясновидящих». Еще более убедила его в собственной правоте древнеримская песня жрецов, посвященная Мармару, или Мавору (в последствии он стал богом войны Марсом), где было сказано: «О Мармар! Порази их жатву своим белым морозом, дабы они постигли твою мощь!» Значит римские жрецы тоже знали состав одурманивающего яда, который приводит людей в состояние экстаза, в котором они «постигают мощь Бога».
Значит «белый мороз», поражающий хлебные злаки, это болезнь, паразит, грибок, проникающий внутрь зерен. Как же его найти? И тут барону помогло одно наблюдение. Существовала одна подобная болезнь, которую часто описывали в прежние времена. В Испании ее называли «Магдалинин лишай», в Эльзасе – «Роса бедных грешников», в английских долинах – «Снег Святого Петра». В окрестностях Старого Галлена ее называли «Нищий монах», в Северной Богемии – «Гниль Святого Иоанна», в Вестфалии – «Пожар Богоматери». Барон проводит историческое исследование и приходит к выводу, что это растение есть именно то, что он искал.
В своем вдохновенном монологе барона утверждает, что «Снегом Святого Петра», проникает внутрь растения, но не прекращает окончательно жизнедеятельность клеток. Болезнь редко задерживается в одной и той же местности дольше, чем на два или три года, затем она исчезает и появляется вновь только спустя много лет. Она, полагает барон, странствует по свету, придерживаясь определенного направления. Только в самых редких случаях она распространяется радиально во все стороны.
В первый раз он наткнулся на упоминание о «Снеге Святого Петра» в городской хронике Перуджии от 1093 года. В этом году хлебная эпидемия поразила всю область между Перуджией и Сиенной. Далее хроника повествует о том, что тогда же семнадцать крестьян и ремесленников из окрестностей Перуджии стали выдавать себя за пророков. Они утверждали, что Христос явился им под видом ангела и повелел им предвозвестить миру ожидающую его тяжелую кару. Они проповедовали с большим успехом, за это четверым из них отрубили головы. В следующем году «Снег Святого Петра» появился в окрестностях Вероны, распространившись в северном направлении. Несколько недель спустя, сообщает летопись, в Вероне собралась пятитысячная толпа, состоявшая из дворян, горожан, мужчин, женщин и детей. Эта толпа странствовала по Ломбардии, распевая покаянные псалмы. Люди переходили из города в город, из церкви в церковь, нападали на священников, подозреваемых в том, что они ведут греховный образ жизни, избивали и даже убивали. Это было в 1094 году, а в следующем году «Снег Святого Петра» должен был, по вычислениям барона, появиться в Германии. Но этого не случилось. Грибок обошел Альпы с запада и востока и в следующем году появился одновременно во Франции и Венгрии. И в обеих странах он вызвал тот мощный, граничащий с чудом подъем душ, который нашел свое внешнее выражение в безумном предприятии: в Первом крестовом походе и освобождении Святых мест.
Барон проследил пути этого хлебного паразита на протяжении столетий. Ему удалось установить, что все крупные религиозные движения средневековья, а также и новейших времен – процессии самобичующихся, эпидемия плясок, преследование еретиков епископом Конрадом Марбургским, церковная реформа Клуниастов, крестовый поход детей, так называемые «тайные песнопения» в области Верхнего Рейна, уничтожение альбигойцев в Провансе, уничтожение вальденсов в Пьемонте, возникновение культа Анны, Гуситские войны, анабаптистское движение» – первоначально исходили из тех местностей, в которых непосредственно перед тем появлялся «Снег Святого Петра».
С помощью молодой женщины-химика по имени Бибиш, тоже увлеченной новой идеей, барону удается выделить это таинственное и опасное вещество. Он устраивает праздник для своих крестьян, добавляя им в пиво новый наркотик. Бибиш считает, что предводители должны быть в гуще народа, и присоединяется к крестьянам, чтобы ощутить то же, что и они. Барон же остается в стороне, чтобы наблюдать возрождение религиозного экстаза и направлять его в нужное русло. Но все вышло совсем не так, как он ожидал. Крестьянами овладел вовсе не религиозный, а революционный экстаз. Они врываются в поместье, чтобы уничтожить «угнетателей», а во главе разъяренной толпы, как Свобода на баррикадах с картины Делакруа, несется яростная Бибиш.
Барон погибает, так и не успев осознать свое заблуждение: все-таки людьми движут идеи, но идеи со времен Средневековья изменились. Когда-то религиозный экстаз Жанны д’Арк привел к укреплению монархии. В ХХ веке те же чувства стали вызывать ненависть к монархиям и их падение.
На протяжении всего ХХ века те, кто жаждал управлять миром, упорно искали средство, которое дало бы возможность превращать людей в тупую, восторженную, но управляемую массу. Рецепт оказался достаточно простым и давно применяемым во всех тоталитарных странах: замкнутое пространство, голод и постоянная угроза жизни. По-научному это называется «стокгольмский синдром». Когда однажды в Стокгольме грабители банка захватили заложников и продержали их несколько дней, у этих людей настолько изменилось сознание, что после освобождения они стали оправдывать своих мучителей и даже собирали деньги, чтобы нанять им лучших адвокатов. И только по прошествии длительного времени они пришли в себя. Сколько же нужно времени целым странам, чтобы освободиться от тоталитарного синдрома, когда у людей отнимали их внутренний мир, объявляя, что нет никакой души, никакого подсознания, а задача сознания заключается в том, чтобы сознательно подчиняться власти. Но ведь на самом деле человек в своем телесном облике – только видимая вершина огромного айсберга. Там, в глубине – огромный единый мир чувств, эмоций, разума и древних знаний от начала жизни и даже до ее начала. Там и наш Рай, и наш Страшный Суд.


– Парка, прядущая нить бессмертия –


Еще лет двадцать назад мало кто в нашей стране смог бы уверенно сказать, под каким созвездием он родился. Сейчас же, наоборот, редко кто этого не знает. Мало того, тысячи людей, по утрам выходя из дома, ежедневно читают гороскопы вне зависимости оттого, верят они в астрологию или нет. Почему это происходит? Не получается ли, что к вечному разделению по расам, классам, национальностям и религиям прибавилось еще разделение по знакам Зодиака?
Всем известно изречение Экклезиаста о том, что есть время собирать камни, а есть время их разбрасывать. Понятно, что речь идет не о камнях, а о людях, которые, подчиняясь каким-то таинственным циклам, то противостоят друг другу, то объединяются. И хотя у этих явлений всегда есть видимая причина, на самом деле все это только волны космических приливов и отливов. Когда приходит время разделения, причиной может быть, что угодно. Джонатан Свифт изобразил это в «Путешествиях Гулливера», как войну тупоконечников с отсроконечниками в стране лилипутов, которые не могли решить, с какого конца разбивать яйцо – с тупого или с острого. То есть часто проблема раздоров не стоит выеденного яйца. Когда же наступает пора объединяться, все преграды падают перед стремлением людей друг к другу. Они готовы группироваться вокруг какой угодно идеи или дела. И одно из самых сильных объединительных движений ХХ века – это осознание того, что все мы принадлежим к одному зодиакальному кругу. Более того, возникает новый язык понимания. Ведь когда вы говорите: «Типичный Скорпион», – или: «Вот истинная Дева», – вы объединяете множество черт характера, физических и душевных качеств в один пакет свойств, присущих человеку, о котором идет речь. И собеседник вас понимает.
Но можно ли сказать, насколько эти представления объективны? Нет ли здесь невольного кодирования и самокодирования? Возможно, что читая свой гороскоп, мы подмечаем только те черты, которые соответствуют нашим представлениям о себе, и отвергаем те, что не соответствуют. Поэтому разговор об этих вещах с человеком, верящим в астрологию, будет в данном случае менее результативен, чем с человеком, относящимся к астрологии скептически.
Что мы, например, имеем в виду, говоря о знаке Близнецов? Прежде всего, это двойственность натуры – сочетание устремленности в небеса с совершенно земной практичностью. Они легки на подъем и, как их покровитель Меркурий, обладают свойством соединять своей жизнью и деятельностью разные страны, языки и культуры. Они прекрасные переводчики и учителя, так как умеют смотреть на все с двух точек зрения, как бы изнутри и снаружи. Обладая двойной энергией, они работают буквально за двоих и требуют от других того же самого, не понимая, что не всем дана от природы такая возможность.
Такова и рожденная под знаком Близнецов парижанка Кристина Зейтунян-Белоус, происходящая из семьи армянских эмигрантов. Она одинаково свободно владеет русским и французским языками. Она художница, поэтесса и переводчица русской литературы. Еще в советское время она, на чистом энтузиазме, взяла на себя миссию знакомить французских любителей поэзии с произведениями молодых русских поэтов-авангардистов, когда их стихи здесь практически не печатались, так как не соответствовали представлениям чиновников от литературы. Да и сейчас, когда загружена работой сверх головы (иногда приходится переводить по 12 страниц в день), она находит время, чтобы перевести стихи для сборника русско-французского поэтического общества «ДЕПО» (День поэзии).
Рисунки Кристины рождаются из бесконечной линии, которая разматывается, словно шелковая нить из кокона. Эта нить движется, как живая, свивается, закручивается, образуя прямо на наших глазах ажурные структуры, в которых дышит таинственная жизнь, мерцает мысль и теплится чувство. Вот Душелов завис в пространстве, прервав на мгновение стремительный полет. Едва заметное прикосновение его аркана – и душа вознеслась в невидимые выси, где звучит музыка сфер.
– Что рождается вначале – название или образ? – послала я Кристине вопрос по электронной почте.
– Названия всегда возникают потом. Иногда они приходят сразу, «Душелов», например. Мне сразу стало ясно, что это Душелов, как только я его нарисовала. А иногда название довольно трудно найти, и со временем оно может измениться. Мне самой не понятно, приходят рисунки изнутри или извне, но, по-моему, тут есть и то, и другое. Есть рисунки, которые на девяносто процентов исходят из меня и на десять процентов – неизвестно откуда. А некоторые наоборот. И тогда мне самой трудно поверить, что это я их нарисовала. Мне кажется, что я бы сделала по-другому. То, что как бы «не мое», всегда возникает в начале работы, так бывает довольно часто. Так что я, начиная рисунок, не знаю, что у меня получится. Сюжет возникает сам. Наверно, я объясняю немножко путано, но именно таковы мои ощущения. Может, это влияние подсознания, а, может, есть какое-нибудь другое, мистическое объяснение. Однажды я проснулась среди ночи с ясным ощущением того, что на моей постели кто-то сидит. Я это физически чувствовала, хотя понимала, что это невозможно. Меня охватил такой ужас, что я не решалась разжать веки. И только через какое-то время, почувствовав, что «оно» исчезло, я смогла открыть глаза. Возможно, это была сама Ночь.
– Твои рисунки фантастичны, они пронизаны какой-то другой жизнью, ты в них показываешь нам иной, не видимый обычным глазом мир. А твои стихи, хотя часто они о том же самом, по форме традиционные, земные. Я назвала бы их притчами. Откуда такая разница? Может быть, это все-таки влияние твоего зодиакального знака?
– О влиянии знака рассуждать не берусь, так как в астрологию я не верю. Мне несколько раз что-то такое рассчитывали, предсказывали, и ничего никогда не совпадало. Просто рисунки и стихи у меня существуют как бы в разных измерениях. Рисунки абсолютно вне слов. Они, как мне кажется, идут дальше, я все-таки больше график, чем поэт. К тому же Конфуций говорил, что тот, кто понимает слова, перестает говорить словами.
Вот рисунок Кристины «Парка»: античная богиня судьбы, прядущая нить жизни, задумалась, не прерывая своей вечной работы. В ее облике нет ничего рокового. Эта изящная дама в изысканном головном уборе, которая так обыденно присела на спиральную галактику, возможно, обдумывает новую комбинацию генов в генетическом коде – кого? Птицы, стрекозы, рыбы? Может быть, она решила возродить динозавра? Или это будет новый вид людей – Человек разумный и бессмертный? Ее глаза пусты, они словно прорези в маске. Но это не пустота небытия. Ваша судьба смотрит вашими глазами. А астрология просто помогает нам осознать, что мы не только ходим по земле, а летим вместе с ней по вселенной, вступая в личные отношения с планетами, звездами и туманностями.

Стихи Кристины Зейтунян-Белоус

***
Ходят люди строго по теченью
времени, и жизни катят ком,
соблюдая правила вращенья
мыслей в черепе, земли под каблуком,
сохраняя маску под лицом,
а под маской - вечное томленье,
страх и ненависть к земному притяженью,
и мечту о чем-нибудь ином.

***
Когда стремглав, с протянутой листвой
несется дерево по пыльной мостовой,
а ты стоишь на перекрестке, сам не свой,
пуская корни в почву между клумб,
застрявший вдруг на стыке двух мгновений, -
ты первооткрыватель, ты Колумб,
постигший параллельный мир, как откровение.


– Сны для бедных и богатых –


Артемидор Далдианский, живший во второй половине 2-го века нашей эры, был не только известным писателем своего времени, но и знаменитым толкователем сновидений. Более того, это автор первого дошедшего до нас Сонника, где не только толковались сновидения, но была сделана попытка привести в единую систему многочисленные человеческие верования, связанные со снами. «Онейрокритика» – так называлась эта книга – оказала огромное влияние на представления о природе снов и сновидений от средних веков и до наших дней. Даже в ХХ веке к ней обращались такие разные люди, как психиатр Зигмунд Фрейд и писатель Даниил Хармс.
Достаточно даже беглого взгляда на страницы книги, чтобы понять, как она отличается от множества современных сонников, построенных по одному и тому же принципу, когда расшифровка происходит не зависимо от того, кем является сам человек, увидевший сон. Иногда даются различные толкования для мужчин и женщин, и только. Получается, что благополучному министру или бедолаге-слесарю, пожилой уборщице или молодому бизнесмену предстоит веселый период жизни, если они увидят во сне ржаной хлеб. Античный писатель Артемидор исходил из другого принципа: каково социальное положение человека, таковым должно быть и толкование его сна. А из этого следует: «Хлеб есть во сне хорошо такой, к какому кто привык: бедному человеку подобает хлеб непровеянный, богатому провеянный. Если не так, то это не только не к добру, но даже к худу, ибо означает для бедняка болезнь, а для богача нужду». Так что министру и бизнесмену лучше бы во сне вкушать свежайшие круасаны, а ржаной хлеб хорошо бы вообще не видеть.
Артемидор считал, что сны возникают из переживаний или только тела, или только души, или тела и души вместе. Есть или пить во сне – этот от тела, радоваться и огорчаться – от души. Если же влюбленному сниться, что он с предметом своей любви, то здесь участвуют и душа, и тело. Законы ночной жизни человека таковы же, как и дневной, и, значит, любой предмет, увиденный во сне, имеет те же свойства, что и в реальной жизни. Скажем, «соединение с чьею-то законною женою – не к добру, потому что против этого стоит закон». Поэтому при разгадывании снов лучше всего руководствоваться здравым смыслом.
Если сон истолкован правильно, то он непременно сбудется и избежать этого никак нельзя. Один человек, например, собрался жениться, и в это время ему приснилось, что он упал с барана, пролетев между его рогами. Приговор был суровым: быть будущему мужу рогатым. Человек, поколебавшись, все-таки женился, но так хорошо присматривал за женой, что когда через несколько лет та умерла, он был в полной уверенности, что она ни разу не нарушила супружеской верности. Вдовец решил, что предсказание уже утратило силу, и женился во второй раз. Вот тут-то все и свершилось: жена изменяла муху направо и налево, а ему оставалось только сожалеть о своем неверии.
Автор книги предупреждает, что изучая сны, нужно рассматривать их не только от начала к концу, а иногда от конца к началу, ибо события в снах могут происходит в обратном порядке. (В ХХ веке это открыл Павел Флоренский, который утверждал, что время во сне течет в обратную сторону). Особое внимание нужно проявлять к туманным и искаженным сновидениям, так как именно в них может содержаться самая важна информация. Истолкования Артемидора настолько рациональны, что воочию видно насколько христианское представление о душе, как о чем-то таинственном и неуловимом, различается с античным. В то время душа была таким же реальным органом тела, как желудок или печень, глаз или ухо. Вещие же сны отличаются от обычных лишь тем, что говорят о будущем, в то время как обычные отражают то, что уже было. Уметь различать их – это и есть искусство толкователя сновидений.


– Каменный сон –


Много столетий назад, в эпоху Возрождения художник Микеланджело Буонаротти написал стихотворение от имени скульптуры:
Caro m’e ‘l sonno, e piu l’esser di sasso,
Mentre che’l danno e la vergogna dura;
Non veder, non sentir m’e gran ventura;
Pero non mi destar, deh, parla basso.
В дословном переводе оно звучит так: «Мил мне сон, но еще больше бытие каменное, в то время как ущерб и позор длятся; не видеть, не чувствовать – моя большая удача; так не буди меня, разговаривай тихо». Это слова Ночи из усыпальницы Медичи. Перед нами немолодая спящая женщина, уставшая от бессмысленности бытия. Ее грузное тело, неловко повернутое, словно навеки затекло в неудобной позе. Сон ее тяжелый и скорбный, но это защита от еще более скорбной и тяжелой жизни.
В России это стихотворение хорошо известно в переложении Ф. Тютчева:
Молчи, прошу, не смей меня будить.
О, в этот век преступный и постыдный
не жить, не чувствовать – удел завидный…
Отрадней спать, отрадней камнем быть.
Разница заметна прежде всего в интонации. У Микеланджело она усталая и примиряющая, у Тютчева, поэта Х1Х века, – раздраженная и гневная. Ночь словно говорит свистящим шепотом, пронизанным звуками л и с. Рифма первой и последней строк – воплощенное молчание: sasso – basso (камень – тихо). У Тютчева все построено на коротких взрывных звуках: б – п, т – д, а обрамляющая рифма, как удар колокола: быть – будить. Ночь Микеланджело просит не будить ее, русский поэт приказывает: «не смей».
Я не случайно назвала тютчевский текст переложением, а не переводом. В русской поэзии были распространены именно переложения и подражания великим поэтам. Так и писалось: из Байрона, из Андрея Шенье, из Петрарки… Просто перевод не был нужен людям, знавшим европейские языки. Это считалось серьезной работой, подвигом, как, например, перевод Гнедичем «Илиады» или Жуковским «Одиссеи». Одной из распространенных тем для вариаций было именно «каменное бытие». Для чувствительного (слово это ввел в обиход Карамзин) человека – поэта первой половины Х1Х века – было чрезвычайно трудно сохранять эмоциональную устойчивость, не впадая в безудержную скорбь от мирового несовершенства. Поэты не могли совсем отказаться от жизни, хотя упорно подвергали себя риску на всевозможных поединках, но и примириться с грубой и жестокой жизнью «железного» века тоже не могли. Они искали свой вариант гамлетовского «быть или не быть?» Но для них здесь не было вопроса, они хотели быть и не быть одновременно, выбирая бытие-небытие, что фактически тождественно микеланджеловскому каменному бытию, хотя и это состояние достаточно зыбкое, его можно спугнуть, разрушить, поэтому просьба – «разговаривай тихо».
В молитве Иоанна Златоуста есть такие слова: «избави меня от окамененного нечувствия». Но русские поэты словно молят дать им это «окамененное нечувствие». Стихотворение Языкова так и называется «Молитва»:
Молю святое провиденье:
оставь мне тягостные дни,
но дай железное терпенье,
но сердце мне окамени…
Здесь нет речи о том, чтобы спрятаться от жизни. Скорее наоборот. Только так поэт мог беспристрастно смотреть на все происходящее вокруг.
Баратынский в стихотворении «Две доли» рассматривает эту проблему, как философ. Он полагает, что провиденье дает человеку возможность– «на выбор мудрости людской» - самому решать, как воспринимать мир: восторженно или сдержанно. Для юноши естественно кипеть, стремиться к полету. Но для человека, прошедшего жизненные испытания, познавшего «тщету утех, печали власть», разочарованного в силе знания, лучше быть более сдержанным и беречь душевные силы. Он говорит:
Так! Доживайте жизнь в тиши
и берегите хлад спасительный
своей бездейственной души… –
это не значит, что человек пассивен, но просто больше доверяет разуму, чем чувству. Он теперь более серьезно относится к своей душе и не хочет тревожиться попусту.
Но в одном из последних стихотворений Вяземского, надолго пережившего всех своих друзей, эта тема звучит трагично: он хочет жить, но при этом не знать, что живет. Поэт сравнивает себя с царем Митридатом. Тот так боялся, что его отравят, что приучал себя к ядам. «Пью по ночам хлорал запоем, привыкший к яду Митридат…» Но жизнь – это самый мощный яд, и от него нет противоядия. Можно только ненадолго отключиться, забыться сном, «взятым напрокат».
Совсем иной сон у Лермонтова, в стихотворении «Выхожу один я на дорогу», ставшем народной песней. Он ничего не ждет от жизни, ему не жаль и того, что было, но, тем не менее, он хочет не умереть, а забыться. Это не смерть, просто жизнь переместилась извне внутрь человека и спит там. А снаружи шумит темный дуб и звучит песня о любви.
Что же дальше? Как долго может продолжаться этот сон? Что последует за ним и последует ли что-нибудь? Возможно, ответ содержится в стихотворении А.Ротчева из «Подражаний Корану». В нем рассказывается легенда о трех отроках, которые по воле творца, проповедовали в мире его закон. Но народы не слушали их, оставаясь под властью порока. Тогда отроки скрылись в глубокой пещере и по воле Творца уснули там на долгие времена:
Заката час и час восхода
для них в единый миг слились,
века над ними пронеслись,
и изменилася природа.
Столь долгий сон оказался наградой для отроков, которые старались, чтобы мир стал лучше. Они увидели плоды своих трудов: «народы всюду ликовали, светлее стало на земле». Значит такой каменный, бесчувственный сон может быть наградой, способом пережить психологически невыносимый период жизни. Но благодатным этот сон души может быть только для того, кто стремился к добру.
Современные поэты довольно часто обращаются к стихотворению Микеланджело, создавая свои переводы или вариации на ту же, по-прежнему актуальную, тему. Мы хотим предложить вам некоторые из них.
– Андрей Вознесенский

Блаженство – спать, не ведать злобы дня,
не видеть свары вашей и постыдства,
в неведении каменном забыться…
Прохожий! Тс… Не пробуждай меня.

– Константин Кедров

Быть мраморным – вот что такое быть;
поэтому не смей меня будить;
но затаи дыхание свое,
чтоб не спугнуть мое небытие.

– Елена Кацюба

Мне сладко спать скульптурным камнем в нише,
покуда мир живет, стыдясь и мучась;
не чувствовать, не знать – блаженна участь;
Ты здесь еще? Так говори потише.

– Людмила Вязмитинова

Сон – нет – каменное бытие
милы мне
в лоне бытия и страха.
Мой грандиозный шанс –
не видеть и не слышать.
Однако тише
говори –
не разбуди меня.

– Андрей Цуканов

Камень – небытие и сон
Вне – грязь и позор от века до века
Не видеть, не чувствовать – избавление человека
Ты спишь, но тихо говорит Он.

– Ксения Торшина

Мне дорог сон, где смог я камнем стать,
а зла пути, стыда стезя кривая
меня обходят, чувств не задевая.
О, тише говори и дай мне спать!

– Михаил Калужин

Кто в тайный иероглиф изваян,
как истукан для капли преломленья,
достоинство творца или изъян
загадкой сфинкса видит в море тленья,
кто спит среди почивших дорогих,
позор и стыд оставив для живущих,
пройдя свой путь проводником других,
без зависти – твой жребий и твой случай.

– Ольга Огородникова

Не буди меня. Тихо на скале.
Где-то бродит ветер в липкой тишине.
В камне скрыта боль.
Камень помнит стыд.
Каменной тоской
каждый нерв звучит.
Кроток мой закат в окруженье гор,
в белизне снегов, в синеве озер.
Не буди меня. Тихо на скале.
Дорог мне мой сон –
путь в небытие.

– Вадим Маряхин

Мне мой сон милей – быть мне каменем.
Тихо-тихо говори, не буди меня.
Между тем, как грех и стыд продолжаются,
мой великий шанс – быть мне каменем,
Не смотрите, глаза, и душа – свернись,
тихо-тихо говори, не буди меня.

(«Гороскоп», 2000, № 12)


– Синий завет –


С тех пор, как Бог отделил небо от земли и сотворил человека, последний всеми средствами стремился преодолеть это досадное разделение. Уже древние народы заметили, что у каждого есть на небе своя звезда. Позднее появилась астрология и довела эту систему до полного совершенства. Теперь любой может узнать, под каким созвездием он родился, какая планета им управляет и какая стихия – огонь, вода, земля или воздух – определяет его характер. Другое дело внутренняя жизнь. Душа сама по себе независимая стихия, и выбирает в конечном итоге она сама. Что уж говорить о поэтах, которые, создавая свои миры, повелевают всеми стихиями сразу.
Но вот с поэтами все как раз наоборот. Чаще всего они напрямую соответствуют своим зодиакальным «двойникам» и стихиям, которые их породили. Видимо, космическая связь, которая у большинства с годами обрывается, у поэтов сохраняется на всю жизнь.
Скажем, Марина Цветаева – типичная Дева и в жизни, и в творчестве. Ее ключевые образы сугубо земные: куст рябины, письменный стол, гора, подобная груди убитого солдата… А в ритме стихов Александра Блока, классического Скорпиона, постоянно ощутимо тяжелое колыхание холодной невской воды. Именно стихия воздуха, пронизывающая творчество Жуковского и Лермонтова, позволила им придать такую чувственную реальность образам бесплотных духов Аббадоны и Демона. И как не пытались «приземлить» Есенина, все равно его истинная родина – это небо, где в голубой траве гуляет «ягненочек кудрявый – месяц».
Тем более интересен Андрей Вознесенский – Телец, для которого воздух такая же родная и естественная стихия, как земля. Дорогу в страну невесомости, свободного полета, мир без тяготения открыл поэту его учитель Борис Пастернак (Водолей). Водолей в России – ледяной зимний воздух, раздирающий легкие острыми иглами снежинок, хлещущий вьюгами и метелями. И в этом смысле пастернаковская строка: «Февраль! Достать чернил и плакать», – вовсе не является только поэтическим образом, потому что чернила замерзают, а слезы превращаются в льдинки.
Но воздушный океан Вознесенского согрет майским солнцем и напоен ароматом сирени и цветущих яблонь (белый, зеленый и сиреневый – это астрологические цвета Тельца). Поэт одинаково дороги и земля и пространство над ней: «Поле любимо, но небо возлюблено».
Уран – планета Пастернака – означает «небо», на котором сияет Венера – правящая планета людей, рожденных под знаком Тельца. Венера движется низко над горизонтом, и если над морской гладью рядом с ней еще и лодочка месяца, то невольно вспомнишь строку Вознесенского: «Вслед за мной на водных лыжах ты летишь…»
Титаны Уран и Гея породили Хронос – время. Хронос породил Зевса, а Зевс однажды, превратившись в быка, похитил Европу. Бык – астрологический символ Тельца, знак поэта, похищающего возлюбленную и возносящего ее на небо. Есть испанская сказка под названием «Фердинанд-бык». Одного молодого быка учили бороться на арене, но во время своего первого состязания он увидел цветок и, забыв обо всем, стал им любоваться, наслаждаться его ароматом, не обращая внимания на матадора и разъяренную толпу. Это и есть Телец – поэт, для которого любой миг настоящего дороже и прошлого, и будущего.
В старинном учебнике математики говорилось, что гипотенуза в треугольнике есть символ сретения (соединения) горнего (небесного) и дольнего (земного). На самом деле это идеальное определение поэзии, которая соединяет несоединимое. У Вознесенского есть свой символ такого сретения – аэропорт, «апостол небесных ворот». Известно, что у небесных врат стоит святой Петр, прозванный «камень». Но двадцатый век меняет привычные образы, и потому святой Петр имеет облик светящегося куба. Именно такому небесному камню подобно прозрачное здание аэровокзала – небо, «приваренное к земле». Его дюралевый каркас сверкает, словно перекрещенные мечи незримого небесного воинства. В самом звучании слова «дюралевый» слышится имя легендарного рыцарского меча Дюрандаль. Вход в царство небесное – шлюзовая камера света. Входящий в эту «реторту неона» должен сначала очиститься стерильным голубоватым сиянием, чтобы потом полной грудью вдохнуть небесной синевы.
Но переход совершается не через внешний, а через внутренний мир. Поэтому аэропорт – одновременно рентгеновский аппарат, просвечивающий не только тело, но и душу. Под его лучами даже гаснущие в баре алкоголики становятся подобны ангелам и способны услышать божественный глагол, возвещающий о прибытии самолетов. Поистине «блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное».
Здесь интересна также числовая символика: с небес опускаются пять ослепительных воздушных лайнеров – «Каравелл». Пять потому, что пятерка – число Близнецов, ближайшего к Тельцу воздушного знака. Но число самого Тельца – шестерка, и поэт тут же спрашивает: «Где же шестая?» Шестая действительно есть, но она заблудилась в небе, ее не принимает земля, потому что стоит только ей опуститься на взлетную полосу, как знак воздуха тут же превратится в знак земли, и небесные ворота закроются.
Где на самом деле кончается земля и начинается небо? Возможно, это происходит на высоте цветочного стебля, где архитектор поэзии Андрей Вознесенский воздвигает небесный собор из готически зазубренных васильков Марка Шагала. Над его порталом «нестерпимо синий» новый завет: «небом единым жив человек». Слово «единый» здесь в двух значениях: единый как всеобщий и единый как единственный, неповторимый. Не только человеку необходимо небо, но и небу необходим человек, соединяющий верхний и нижний мир в единое целое. В русском языке земля и небо объединены через слово «хлеб». Рифма «хлеба – неба» превращается у Вознесенского в своеобразное причастие: поэт просит в хлебном магазине продать ему хотя бы кусочек неба насущного. Но небо в таком же дефиците, как и хлеб, и люди без него становятся подобны слепыми нищими, которые требуют подать им неба ради Христа.
Небо – это стихия художников, это картина, которую придумал безвестный живописец, и теперь она, согласно его замыслу, «висит без гвоздя». Гойя вбивает в небо звезды, как крепкие гвозди, а Гоген проносится по нему ревущей ракетой. Кроме самолетов и художников в небе летают птицы и ангелы. Лимузины, стоящие возле отеля, напоминают поэту галоши отлетевших ангелов. Хотя возможно, что они как раз и прилетели, чтобы по старинному, допотопному обычаю войти к дочерям человеческим. Да и птицы там необычные. Может быть, они влюбляются в самолеты? Иначе откуда бы взялось такое чудо – воздушный сфинкс, у которого вместо тела фюзеляж, гайковая шея, а над шеей полыхает пламенный женский лик.
Борьба с тяготением – «естественное преодоление естества». Человек стремится оторваться от земли даже без всяких технических средств, скажем, в танце, поэтому «полет» и «балет» рифмуются. Вознесенский воочию видит, как у Майи Плисецкой «мускульное движение переходит в духовное». Для поэта балет – это преодоление не только земной тяжести, но и звукового барьера. Каждый преодоленный барьер что-то меняет в мире, видимое становится прозрачным, а прежде незримое обретает объем и форму. Так отставший от самолета звук – «прямоугольный, как прицеп на буксире». Но поэт, утверждает Андрей Вознесенский, должен идти еще дальше – «брать звуки со скоростью света, как ангелы в небе поют». Тогда исчезнет время и пространство, и останется только небо, на котором поэт пишет: «Небо + Я = любовь».


– Изумрудная скрижаль Хемингуэя –


В том, что есть жизнь после смерти как-то не принято сомневаться. Вопрос только в том, какова эта жизнь? Тут вариантов несметное количество – от чисто растительного существования в виде травы или цветка до бесконечного странствования по вселенной в самых разных обличьях. Все сходятся только в одном: та жизнь совершенно не похожа на эту, земную. Другой вопрос – есть ли там любовь? “Бог есть любовь”, сказал Иисус Христос. Но он же заметил, что “в царстве Божием не женятся и не разводятся”. Значит ли это, что там нет ни страсти, ни ревности, ни горечи расставания, ни радости встреч?
Существует представление о любви, которая сильнее смерти, хотя правильнее было бы сказать – сильнее жизни. Но никто не знает, соединились ли Ромео и Джульетта после смерти или все произошло, как в стихотворении Лермонтова: “Но в мире новом друг друга они не узнали”. История Орфея и Эвридики свидетельствует о том, что со смертью тела умирает и чувство. Испив воды забвения из реки Леты, человек погружается в нирвану – бытие-небытие. Эвридика не то что бы не хочет вернуться, не то чтобы забыла Орфея, просто у нее нет ни чувств, ни памяти. Она стала тенью.
Но тень тени рознь. Тургенев, например, считал, что после смерти любовь может стать еще сильнее. Его Кларе Милич только из потустороннего мира удалось завладеть своим возлюбленным. Но в то же время таинственная женщина Элис является из глубин вселенной, чтобы испытать любовь – набраться жизни. Видимо, там, в глубинах космоса все-таки нет теплого, земного чувства, хотя люди всегда наделяли звезды и планеты человеческими качествами. Богиня любви Венера ходит низко над горизонтом, словно соединяя в любви небо и землю, Луну и Солнце. Хотя Солнце и Луна принадлежат двум разным мирам и соединиться не могут, бывает время, когда они видны на небе вместе. Это закат. Именно о таком закате – любви на грани жизни и смерти – рассказывает в романе “За рекой в тени деревьев” Эрнст Хемингуэй, называвший себя учеником Тургенева.
Хемингуэй родился 21 июля – между Раком и Львом. Его планеты – Солнце и Луна Вся его жизнь проходила между двумя стихиями – огня и воды. Вода – это безбрежное море, где старик рыбак в лунной лодке ловит звездную Рыбу. Но она всегда ускользает, сгорая в огне восходящего солнца. Огонь – вторая родная стихия писателя. Она воплощена в войне. Он все время говорит: “Прощай, оружие!” , – но все время возвращается к нему, ибо никогда не может окончится священная война между тьмой и светом. Герой романа, полковник Кантуэлл – прирожденный воин, воплощает в себе всех воинов от античности до ХХ века. Даже его глаза серые, “как старый боевой клинок”, а сломанный нос – “как у гладиатора на какой-нибудь древней скульптуре”. О любви он размышляет словно о войне: “Женщину теряешь так же, как теряешь свой батальон, – из-за ошибки в расчетах, приказа, который невыполним и невыносимо тяжелых условий... Я терял в жизни три батальона и трех женщин..” Он знает, что война никогда не кончится и остановить ее он не может, разве что расстанется с жизнью. Но и тогда прекратится только его война, благородная и открытая, – рукопашная схватка лицом к лицу. На смену ей приходит безжалостная война машин. Шлем легионера преобразился в танк, меч – в самолет. Не из танка, не из самолета нельзя увидеть лица противника. Античный шлемоблещущий Гектор бессилен перед гремящей военной техникой нового времени.
Уставшему от огня воину – заходящему Солнцу является молодая Луна – венецианка Рената. По ее следам на город наступает вода, усмиряя огонь Льва. Именно в Венеции находится площадь Святого Марка, который изображается в виде льва. У нее профиль, от которого “щемит сердце” – профиль Марии-Антуанетты, казненной королевы. Ее голос напоминает виолончель Пабло Казальса, а имя начинается с ноты ре, но “ре” (re) по-итальянски означает также “король”. Рената окружена всеобщим восхищением, даже поклонением, потому что “моложе и древнее самой преисподней”. Королева смерти награждает своего воина любовью:
– Я буду любить тебя, чего бы это мне не стоило... я буду любить тебя, пока мы живы и даже после.
Но в любви полковник так же честен, как в своем ремесле:
– Я не уверен, что можно любить после того, как умрешь.
Однако на самом деле он уже там – на той стороне. Он попрощался с жизнью еще до того, как въехал в Венецию, на месте своего первого ранения. “Железо, деньги и кровь” – вот все, что остается на земле после смерти солдата, вот достойный памятник солдату всех времен и народов. Его сердце отсчитывает последние часы. Он так начинен таблетками нитроглицерина, что его друг врач, понимая, что больше они не увидятся, грустно иронизирует: “Только смотри не стукнись обо что-нибудь твердое и следи, чтобы в тебя не попала искра... Хорошо бы на тебя навесить предохранительный знак, как на цистерну с горючим”. И хотя на свое последнее свидание полковник едет на старой лодке, больше похожей на гоночный катер, чем на ладью Харона, все равно он принадлежит уже иному миру. Вся Венеция с ее мостами и каналами для него – сплошной переход, ведь смерть может ожидать его у каждого моста, в любом коридоре отеля, и потому ключ в двери он поворачивает так, будто совершает таинственный обряд.
Говорят, что в критические моменты жизни человек за одно мгновение успевает увидеть всю свою жизнь. Для полковника это мгновение растягивается на сутки. Он исповедуется Ренате – Венеции – Венере. Хемингуэй соединяет в ее образе итальянские слова с корнем “вен”: Venere (Венера), veneto (венецианский). И Венера, и Венеция –- обе они рождены морем, возникли из морской пены. Vena – это вена, ведь каналы, как вены на теле Венеры-Венеции, но еще vena означает “вдохновение”. Venusta (венуста) – красота, venuta (венута) - пришествие, ventura (вентура) – судьба, случайность. Ее все время сопровождает яростный ветер – vento, словно потусторонний сквозняк, для которого полковник настежь открывает окна своего номера в отеле. Но как в ее душе нет amore venale (продажной любви), так в нем нет мысли о мести (vendetta). И кроме того, они встречаются в пятницу – venerdi (венерди).
У Венеры обычно два облика: священная блудница (вечером) и непорочная дева (утром). Но для возлюбленного она отказывается от своей вечерней, священно-порочной ипостаси. В последнюю встречу между ними только объятия и поцелуи. Он уже полностью принадлежит ей – телом. Теперь ей нужна его душа, очищенная исповедью. Рената для него и солнце, и луна, и любая другая планета: “Я даже могу тебе точно сказать, где эта планета находится... Если хочешь, будь целым созвездием!” Но она отвечает: “Нет, я лучше буду луной”. Месяц и звезда – это сочетание на небосводе знакомо всем. Античная, языческая Венера, осененная лунным христианским нимбом – вот образ Ренаты. Для нее изуродованная на войне рука полковника - свидетельство святости, а его раны для нее как стигматы: “Мне снилось, что это рука нашего Спасителя”. И это не богохульство, ведь воин действительно спас мир от черной смерти – фашизма. Он же шутливо спрашивает ее: “Ты ни разу не пыталась попасть в царицы небесные?” Она и есть ночная богиня, царица подземного мира, и окружает полковника, как вселенная. В руках у нее тяжелые квадратные изумруды, перешедшие к ней по наследству – за ними тянется вереница уже ушедших бабок и прабабок. “Думаешь, приятно носить эти камни, которые достались тебе от мертвецов?” – говорит она и вкладывает в раненную руку возлюбленного свои мистические камни. Изумруд – это талисман Изиды, камень Венеры, который должен дать полковнику радость и любовь, укрепить его больное сердце. В эпоху Возрождения влюбленные обменивались изумрудными кольцами, которые скрепляли любовь и были залогом супружеской верности. И хотя здесь не может идти речь о браке, ведь “в Царстве Божием не женятся и не разводятся”, воин, принимая этот дар, вступает в мистический брак с Венерой. Вместе с Ренатой они плывут в гондоле – черной лодке, накрывшись одеялом, словно готовятся к обряду погребения. Прикасаясь раненной рукой к изумрудам, он как бы читает Tabula Smaragdina – “Изумрудную скрижаль” Гермеса Трисмегиста, где секретным алхимическим языком записаны тайны жизни и смерти, способы превращения элементов, а Рената в этот момент проникает в его подсознание, сверяя то, что он говорит с его тайными мыслями. Ведь изумруду приписывалась именно такие свойства.
“Я хочу быть тобой”, – говорит Рената. Она хочет не просто принять исповедь, она хочет почувствовать все то, что пережил ее возлюбленный, очистить его душу от всего грубого, тяжелого, земного, армейского и воспарить вместе с ним в тот мир алхимические чистым веществом – любовью. Она не считает ремесло воина грязным: “Это самое древнее и самое лучшее ремесло, хотя большинство из тех, кто им занимается, – ничтожные люди”. Безмолвная лодка скользит по прибывающей воде, проносится под мостами, где не может пройти лодка обычная. “Не будь грубым”,– постоянно напоминает девушка, принимая исповедь воина, ибо сказано в “Изумрудной скрижали: “С тобой я буду способен преодолеть все вещи и превратить все тонкое и все грубое”. Целуя ее, полковник чувствует, как из его души уходит даже горечь. Она говорит: “Вот теперь я – это ты... Я только что взяла город Париж,” – так античные богини участвовали в земных битвах.
Но исповедь подразумевает раскаяния и прощение. Мало того, ему предлагается сделать выбор. Перед ним два варианта. Первый – оставить все, как есть, и уйти в неизвестность непобежденным воином. Второй – раскаяться и прожить еще одну жизнь – после смерти – с любимой женщиной и пятью сыновьями, которых она ему родит. Полковник принимает свое решение. За минуту до кончины он вспоминает слова генерала Томаса Джексона, который перед смертью приказал готовиться к атаке, потом начал бредить и сказал: “Нет, нет, давайте переправимся и отдохнем там, в тени деревьев”. Полковник Кантуэлл понял, что любовь – это великое чудо, которое не делится на “здесь” и “там”, но и здесь и там за него надо идти в атаку. Так прочитал Эрнст Хемингуэй “изумрудную скрижаль” любви: встреча – пятница, расставание – суббота, смерть – воскресение.
(«Гороскоп», 2000, № 6)


– Ваш личный демон –


В душе каждого человека есть сумеречная зона, где царствует печальный демон. Мы чувствуем его присутствие, когда сожалеем о совершившемся или, наоборот, о несвершенном. Его дыхание смягчает горечь утрат и не прощенных обид, накидывает дымку на самое безоблачное счастье, придавая чувствам особую остроту. Но если он выходит из-под контроля, вырывается за границы своих владений, то человек погружается в отчаяние и безнадежность. Для одних это краткие периоды эмоциональной усталости, для других тяжелая депрессия, длящаяся неделями и месяцами. Врач постарается изгнать демона лекарствами, священник - отпугнуть молитвой. Экстрасенс предложит “почистить ауру”, а психотерапевт отправит вас в глубины подсознания и покажет, что там нет ничего, кроме детских страхов. Так или иначе, но каждый из них постарается доказать, что состояние подавленности не имеет никакого отношения к вам лично, что это со стороны, чуждое, случайное. Нет никакого демона, мешающего радоваться жизни. В мире все определенно и четко. Свет – это хорошо, а тьма – плохо. Поэтому надо сделать то, что сделал Бог вначале творения – отделить свет от тьмы.
Однако не стоит забывать, что, отделив свет от тьмы, Бог вовсе не уничтожил тьму. Так и в душе, созданной по модели всего мироздания, тьма и свет равноправны. В мозгу есть центр ужаса – “ад” и центр удовольствия – “рай”. Кроме того, современная наука делит жизнь человека не на две, а на три части, три состояния – явь, сон и промежуток между сном и явью. Именно там область темного света и светлой тьмы, господство интуиции, зона прозрений и пророчеств, область фантазии, творческой свободы, не ограниченной моральными или социальными рамками. Именно там обитает ваш личный печальный демон. Понять его лучше всего поможет не медицина, не психология, а русская поэзия ХIХ века.
Начнем с Василия Жуковского и его поэмы “Аббадона”. Это еще не демон. Он – ангел, падший, но не отпавший от Бога. Аббадона – это сгусток первозданных эмоций, не контролируемых разумом, ребенок творения, не мыслящий себя отдельно от ангельского сонма. Он не восстал против Бога, а был увлечен общим порывом, восторгом, когда восставшие устремились за Сатаной. Он быстро опомнился, но было уже поздно. Райские врата закрылись для отступников.
Эдем у Жуковского – это несокрушимая твердыня света, для которой все сосредоточено в самой себе. Глаза серафимов, стоящих на страже небесных врат, обращены внутрь рая. Созерцая славу вечного Бога, они не видят тьмы. Аббадона у границ рая напоминает человека, стоящего в праздничный вечер у освещенных окон родного дома, когда-то покинутого. Из темноты он видит родных и близких, от которых отрекся, но те, заслоненные светом, его не видят. Он мог быть там, внутри, но теперь его удел – грустить об утрате. Такими освещенными домами представляются порой людям отдельные периоды жизни, где им было уютно и тепло. Для одних это островок личной, глубокой тайны, куда нет доступа посторонним, где можно отдохнуть душой, расслабиться, чтобы потом, вздохнув, вернуться к реальности. Другие же упорно не хотят расставаться с периодом детства или юности, где главными были дружба, доверие, мечты о будущем счастье. Во взрослом мире они ощущают себя заброшенными, преданными. Так тоскует Аббадона:
Вечно не быть мне любимым; увяньте вы, тайные сени,
где мы беседой о боге, о дружбе сливались;
вы, потоки небес, близ которых, сладко объямлясь,
мы воспевали чистою песнею Божию славу,
ах, замолчите, иссякните...
Этот печальный демон “тихий, бесстрашный, с унылым лицом” нередко проступает в облике человека, находящегося в депрессии, подталкивая его к самоуничтожению. Жизнь бесцветна, мысли – ничтожны, а смерть представляется эмоциональной разрядкой, яркой вспышкой, которая рассеет душевный мрак, привлечет всеобщее внимание. Так Аббадона видит планету, для которой настал час разрушения, и устремляется к ней, чтобы вспыхнуть и сгореть... “Дымом она разлетелась, но ах!.. не погиб Аббадона”. Однако вселенский фейерверк, безопасный для бессмертного демона, для смертного человека оборачивается физической болью, мукой и стыдом.
Аббадона презирает Сатану и его присных, с любовью и тоской глядя на небо. Демон Пушкина, летающий над адской бездной, полон ненависти к небу и презрения к миру. Это “дух отрицанья, дух сомненья”. Но созерцая ангела, сияющего в дверях эдема, он испытывает умиление и раскаяние. Не случайно пушкинское стихотворение о мрачном и мятежном демоне называется “Ангел”. В каждом демоне скрывается ангел, надо только уметь пробудить его. Ведь он чувствует красоту и потому способен переплавить депрессию в мощный творческий импульс. Так поэта Полежаева спасал в тяжелые минуты “демон вдохновения” – “знакомец чудный”, добрый гость с волшебными крыльями, который преображает тоску и уныние в яркие зримые образы. Это духи празднословия, ненависти, клеветы, злобы, которые стремятся вырваться из душевного ада, чтобы уничтожить “и солнце, и луну, и гордый небосклон”. Но поэт находит в себе силы противостоять черной “стоэтажной” массе зла, делая зло видимыми для всех – в своих стихах. Грозные тени заключены в нерушимые словесные цепи, им остается только рвать друг друга острыми когтями.
Но есть еще демон, который наполняет душу пустотой. Пустота – это ничто, в ней обитает только ненависть. Это лермонтовский демон, знакомый нам лучше прочих, – “печальный демон, дух изгнанья”. В прошлом он тоже “чистый херувим”, “первенец творенья”, как Аббадона, но это взрослый ангел. Он участвовал в сотворении мира, жаждал познания, верил и любил. Его взору являлись “кочующие караваны в пространстве брошенных светил”, ему улыбалась бегущая комета, еще свободная лететь по своей воле, не заключенная в железную колею орбиты. Он живет воспоминаниями о времени, когда не было времени и ему не грозил “веков бесплодных ряд унылый”.
Почему восстали ангелы? Потому что они были созданы, чтобы творить мир, а в сотворенном мире, по мнению первых строителей вселенной, исчезло творческое начало. Он стабилизировался и замер в своем совершенстве, что вызывает у демона презрение, ненависть и холодную зависть. На Божий мир он смотрит, как на драгоценную безделушку, музыкальную шкатулку. Зачем было тратить столько сил и энергии на такую ерунду, которая только на то и способна, что играть из века в век одну и ту же мелодию? От былого ангельского величия не осталось и следа. Свое предназначение – творить зло – демон исполняет как скучную, рутинную работу: “он сеял зло без наслажденья”. Ведь в этом идеальном механизме нельзя ничего изменить, невозможно нанести серьезный урон системе. Даже любовь не приносит ему радости. Сначала, увидев Тамару, он вновь припомнил “святыню любви, добра и красоты”, но этого оказалось недостаточно, чтобы заполнить внутреннюю пустоту. Его главное желание – прорваться в космос и наперекор Богу сотворить там, в надзвездных краях собственную вселенную. Он обещает Тамаре новый, свободный, вечно творящийся мир среди вольных комет и светил, где можно будет не только любить, но и ненавидеть. Если вы чувствуете в своей душе “старинной ненависти яд” к миру, вспомните, что демону ничего не удалось создать. Он только убил свою возлюбленную и снова остался один в полной пустоте. Возможно, мир действительно устроен неправильно, но для человека другого не существует. Отвергающий его рискует превратиться в скучного брюзгу и мелкого пакостника. Помните, что у демона особое положение в мире: он абсолютно свободен и в отличие от нас, людей, не может быть наказан за преступления.
Аполлон Майков писал, что между демоном и ангелом идет вечный спор за человека, однако выбирает все-таки человек:
Но торжество кому ж уступит
в пыли рожденный человек?
Венец ли вечных пальм он купит
иль чашу временную нег?
Когда-то считалось, что сам дьявол искушает человека, мечтая завладеть его бессмертной душой. Двадцатый век показал, что скорее человек искушает дьявола, желая продать душу не только за “чашу временную нег”, а просто ради самой возможности творить зло. Но это для тех, кто одержим манией безгранично повелевать людьми, властвовать над миром. У обычного же, нормального человека есть свой демон, которого открыла и поняла русская поэзия. Это бывший ангел, и для него любовь, добро и красота по-прежнему святы. В нем в отличие от Сатаны, ангельского больше, чем дьявольского. Он заставляет нас страдать, потому что страдает сам. Посмотрите на его без страха и научитесь жить с ним в ладу, ведь он, по словам поэта, “так прекрасен, так лучезарен и могуч!” Он не дает человеку уснуть душой, побуждая его постоянно делать выбор между добром и злом.
(«Гороскоп», 2000, № 3)



– Природа и человеческая любовь –


У русских писателей ХIХ века смерть имеет вполне определенный облик. Для Пушкина это друг-соперник с пистолетом в руке или ядом в перстне. Лермонтов увидел в ней вселенскую разновидность эгоизма. Как правило, она прикидывается любовью, достигает цели, а потом равнодушно отворачивается. У Достоевского это человек с ножом или топором, одержимый безумной идеей. У Льва Толстого – сумма зла, творимого людьми. Метафизическая грязь с течением времени накапливается в организме и обществе, превращаясь в болезнь и войну. В романах Гончарова никто не умирает. О кончине Обломова мы узнаем лишь в самом конце повествования, когда сам он уже исчез из сюжета. Об этом рассказывает Штольц, которому о последних днях Ильи Ильича поведала Пшеницына. Чехов в этом вопросе – истинный медик: дескать, организм не справился с болезнью. А болезнью может быть все, что угодно – тоска, равнодушие к жизни, разочарование, безответная любовь.
У Тургенева – это та самая пушкинская “равнодушная природа”, которая сияет “вечной красой”. Она состоит из жизни и смерти, как человек состоит из души и тела. Это некая живая масса, единый монолит из гор, лесов, полей, рек. Она похожа на планету-океан Солярис. С ней можно общаться, но только подсознанием, а не на уровне разума.
В рассказе “Поездка в Полесье” писатель размышляет о странной природе любви. С одной стороны, сама природа без любви существовать не может. А с другой стороны, главное для нее – неторопливость, сдержанность, равновесие: “вот самая ее основа, вот на чем она стоит и держится... Многие насекомые умирают, как только узнают нарушающие равновесие жизни радости любви...” Природа дает жизнь, она же ее отнимает, но дать или отнять любовь не может. Полюбив страстно, человек как бы выходит в параллельный мир, существующий по иным законам. В этот момент он бессмертен и потому становится соперником природы, вступает с ней в борьбу. Она принимает вызов, хотя играет нечестно, как Мефистофель с Фаустом, подтасовывает, передергивает, тянет время, ведь она не ведает ни добра, ни зла. Человек рано или поздно устанет, а ей торопиться некуда.
Так она терпеливо наблюдает, как нигилист Базаров, препарируя лягушку, снисходительно объясняет крестьянским детям, что люди – те же лягушки. Разобрав по частям несчастное земноводное, он полагает, что узнал тайну жизни – тайну природы. Вернее, он уверен, что никакой тайны нет вообще. Человечество состоит из тел, как лес из деревьев. Люди живут инстинктами, и один человек всегда может найти способ управлять людьми, управляя их инстинктами. Он еще не знает, что природа приготовила ему ловушку.
“Роскошное тело”, как называет Одинцову Базаров, неожиданно пробуждает в нем не просто инстинкт, а любовь. Спокойная, полная живого тепла Одинцова – это и есть Природа, в которой нет никаких одинаковых деревьев-тел. Она не спорит с Базаровым, как не спорит дерево с ветром, склоняясь и снова выпрямляясь. Базаров спорит сам с собой и побеждает самого себя. Отвергнув живое тело, он погибает от тела мертвого. “Бог изыскан, но не злонамерен”, – эти слова Эйнштейна словно сказаны о природе у Тургенева. Неизвестный, безразличный самоуверенному медику крестьянин, на котором он хочет “попрактиковаться”, заражает его трупным ядом через крошечную ранку. Мало того, ее еще и нечем прижечь – нет “адского камня” под рукой. Кажется, все здесь – только стечение обстоятельств. На самом деле причина кроется в неуважении к природной жизни. С человеческой точки зрения крестьянин мертв, но природные процессы в нем продолжаются. Живое и неживое – сообщающиеся сосуды. Базаров отверг любовь – жизнь, и образовавшуюся пустоту заполнила равнодушная природа.
В жару Базаров видит бегающих красных собак. Он еще в сознании, но его кровь уже погибла и, как собака впереди охотника, бежит по неведомой дороге. Одинцова склоняется над ним с прощальным поцелуем, но одновременно это приветственный поцелуй Природы, частью которой он становится. “Дуньте на угасающую лампаду”, – просит Базаров. Человек – священный огонь, зажженный перед вечностью. Базаров понял это только в последний момент. Бунтуя против консервативного общества, он не осознает, что на самом деле борется с той же природой. Социум – это тоже часть природы, человеческая среда обитания. Погибает Базаров вроде бы неожиданно и нелепо, в расцвете сил. Но не потому, что так захотел автор. Это особая магия искусства. Персонаж, став абсолютно живым, начинает действовать самостоятельно. Но, как робот, выполнив программу, самоуничтожается, ибо представляет угрозу жизни своей разрушительной одержимостью.
Между бытием и небытием существует мистическая зона, где человек может еще выбирать – остаться жить или уйти. События, которые там происходят, можно объяснять по-разному. Если смотреть снаружи, все имеет рациональное объяснение, но для смотрящего изнутри, все выглядит трагичным и потусторонним.
Когда-то поручик Илья Теглев (“Стук... стук... стук!”) обнаружил, что сумма чисел дня, месяца и года его рождения такова же, как у Наполеона. Вообразив, что рожден для великих свершений, он стал артиллеристом, отказался от взаимной любви, но никаких подвигов так и не совершил, только приобрел репутацию мрачной и загадочной личности. Чтобы хоть как-то возвысится над обыденной, заурядной жизнью, Теглев вычисляет последний день своей жизни, подгоняя его под дату смерти кумира. Так он вступает в роковое пространство, как бы чистилище. Его товарищ постучал по стенке и... нечаянно попал в акустическую точку. Звук получился потусторонний, идущий не известно откуда. Он не знал, что Теглев ждет сигнала “с той стороны”. Получилось, что рукой шутника водил рок. И хотя все остальные “знаки” объясняются так же просто, гибель все равно неизбежна. Возможно, на весах Природы все злодейства Наполеона в масштабе Наполеона действительно равны единственному проступку Теглева в масштабе Теглева: он бросил любимую девушку якобы из-за ее низкого происхождения, а на самом деле из-за другой страсти – “наполеоновских” амбиций. Девушка погибла от холеры, но Теглев убежден, что она отравилась и теперь зовет его к себе.
Природа словно наблюдает за ним, ждет, чем все кончится, даже создает подходящую обстановку. Действие переходит в пространство, затянутое туманом. В нем тонут и люди, и предметы, и звуки. Из тумана неожиданно откликается двойник – офицер с похожей фамилией. Он, словно фантом, блуждает в белой мути, не понимая, как туда попал. Туман пробирается в голову, перемешивает все внутри и снаружи. Предметы превращаются в свою противоположность. Вместо реки – овраг, вместо рощи – болото, вместо поля – холм. Все эти блуждания длятся ровно столько, сколько времени нужно Теглеву, чтобы решиться нажать курок. Как только раздался выстрел, все встало на свои места. И роща, и береза, и тело под березой, и строки из последнего письма: “Единственное сердце, которое отдалось мне, – я сам загубил!”
Любовь опасна уже сама по себе: “Чужое я внедрилось в твое: ты расширен – и ты нарушен; ты только теперь зажил ??? и твое я умерщвлено”. Чем сильнее, страстнее любовь была при жизни, тем опаснее она становится потом, принося гибель возлюбленному. Такова история Якова Аратова (“Клара Милич”). Этот мягкий, скромный юноша с виду полная противоположность Базарову. На самом деле он имеет твердый характер и тоже верит в науку. Хотя в отличие от медика-нигилиста понимает: в жизни есть нечто, непостижимое для человека. Это “нечто” можно иногда “прозревать”, но постигнуть невозможно. Именно такой непостижимой тайной оказалась для Якова любовь. Подобно Базарову, он не смог преодолеть внутреннюю установку. Базаров проповедовал простоту отношений и испугался сложности собственных чувств. Яков ждал тихой, мечтательной любви и испугался бурной, открытой страсти. Его идеал навеян образом матери, на которую он похож. Но природе не очень интересен союз подобных друг другу людей. Она любит соединять противоположности. В сильной, искренней Кларе Яков не угадал родственную душу, такую же чистую, как он сам.
Одержимая страстью в жизни, Клара так же неистова в смерти. Не сумев добиться любви, она играет последний спектакль, приняв яд. Она ведет свою роль до конца и падает, как только опускается занавес. Лишь после этого она становится такой, какой представлял возлюбленную Яков. Он видит во сне свою свадьбу с Кларой в стиле мистических романов: ожившая статуя, венок из роз, могильная плита, на которой они лежат рядом, скрестив на груди руки. В загадочном саду много красных яблок, но от взгляда они морщатся и падают на землю. Конечно, ведь это райский сад, где Адам не принял от Евы плод познания добра и зла. Отвергнув живую девушку, Яков, увлеченный занятиями фотографией, влюбляется в безжизненное изображение Клары на единственной оставшейся карточке. В жизни он от нее отвернулся, на фотографии она словно отвернулась от него. Теперь юноша одержим желанием заглянуть ей в глаза, вымолить прощение. Фотография оказалась именно тем таинственным пространством – остановленным мгновением, где природа, как Мефистофель, его подстерегла. Но он выбрал гибель... и любовь.
Любовь – основа жизни. Отвергнув ее, человек становится добычей природы. Особенно опасна неуспокоившаяся – темная любовь. Призрак по имени Эллис ведет себя, как влюбленная женщина, но ее выдает безжизненная интонация и поцелуй – прикосновение мягкого тупого жала. Рассказчику все время кажется, что эту женщину он когда-то знал, но где и когда – вспомнить не может. Она тоже ничего не помнит, не понимает вопросов, только указывает на небо, где “красноватой чертой сияла комета”. Она явилась из холодного, мертвого космоса, чтобы набраться жизни, потому что жизнь на самом деле – это чувство. Скорее всего, она приняла образ отвергнутой и забытой любви.
Природа рациональна, в ней все продумано и закономерно. Она бесконечно многообразна, но консервативна. Бури, штормы, землетрясения изменяют только ландшафты. Все живые твари – ее дети, все ей одинаково дороги. Добро, разум, справедливость ей непонятны – “это человеческие слова”. Так же непонятна ей и страстная – человеческая любовь.


– Вселенское шоу Бернарда Шоу –


В 1925 году Бернарду Шоу была присуждена Нобелевская премия. Драматург отказался ее получать. Он заявил: “Изобретение динамита можно простить Альфреду Нобилю, но только враг человеческий способен на изобретение Нобелевской премии”. Убежденный пацифист Шоу не мог понять, каким образом “смертельные” деньги могут способствовать развитию культуры. “Нельзя делить свою совесть на департамент войны и департамент мира”, – говорит герой одной из его пьес.
Рожденный под знаком Льва, под покровительством Солнца, он с детства считал своим домом всю вселенную. Комната – это земля, подвал – ад, а крыша – небо: “волшебная крыша, выложенная золотым огнем”. Эти слова Шекспира потрясли его, потому что совершенно точно передавали детские ощущения.
Полностью соответствуя характеру своего знака, Шоу был энергичен, постоянен в стремлениях, умен и тщеславен. Он хотел всегда быть в центре, как солнце, чтобы вся жизнь вращалась вокруг него. Лев управляет Пятым домом Зодиака – ведает театром и любовью. Его идеалом и главным соперником был Шекспир. Его героями были самые знаменитые люди. Солнечный луч таланта бесцеремонно проникал в любую душу, высвечивая ее пустоту или преображая в радугу. Его Цезарь и Клеопатра холодные расчетливые интриганы, в их отношениях нет ничего романтического. Наполеон – “кровожадное чудовище” в прямом смысле слова. Он приказывает принести чернил, “а если нет чернил, то убейте кого-нибудь и принесите крови”. Екатерина Великая, русская царица, собственноручно пытает людей в специальной комнате рядом с бальным залом. (Шоу изучал деятельность Екатерины и пришел к выводу, что это была комедиантка на троне, щеголявшая мнимым либерализмом). Английская королева Елизавета оказывается прообразом леди Макбет: она все время пытается стереть с рук кровь Марии Стюарт.
Даже из собственной жизни и любви Шоу сделал театр.
В отличие от своего учителя Льва Толстого, который всю жизнь мучился от несоответствия семейной жизни и нравственных устоев, он создал необычную семью, женившись в 42 года на своей ровеснице Шарлотте Таунсенд. Они прожили вместе 45 лет, хотя их отношения носили платонический характер. В то время женщины подобно Вере Павловне Чернышевского нередко вступали в брак, который в наше время называется фиктивным, чтобы получить независимость. (Вере Павловне, кстати, не удалось сохранить фиктивность своего брака) Но Шарлотта, независимая и обеспеченная поборница женской эмансипации, вообще не собиралась замуж. Тем не менее она стала не просто поклонницей Шоу, а очень близким ему человеком, ухаживая за писателем во время его тяжелой болезни. Вскоре они поженились. Драматург устроил представление даже из собственной свадьбы. Он явился на церемонию на костылях и в старом костюме, так что его никак не хотели признавать женихом.
Брачные отношения без рождения детей Шарлотта считала безнравственными. А заводить первого ребенка в ее возрасте было опасно. Так много лет существовал этот необычный союз, освященный все возрастающей душевной близостью. Даже возникшая позднее любовь к актрисе Стэлле Патрик Кэмпбелл не смог его разрушить. Стэлла требовала развода, устраивала сцены, бурные объяснения. От этой “роковой” любви остались письма, из которых тоже возникла пьеса – “Милый лжец” Д.Килти.
Но, возможно, у необычного брака была и другая причина.
По своим взглядам Шоу был близок к виталистам (“жизнистам”). Именно из витализма впоследствии возникла генетика. Виталисты полагали, что в мире действует некая жизненная сила, которая способствует созданию все новых и новых видов в биологической эволюции. Она стремится к самопознанию и совершенству. Шоу считал, что при современном биологическом уровне прогресс невозможен. Люди по своей природе не способны создать справедливое общество. Даже отдельные гении ничего не могут изменить. Никакие идеи, никакие произведения искусства на обычного человека не действуют. Но смену ему дожжен придти сверхчеловек, но не такой, как у Ницше, а интеллектуалы типа Гете, Шекспира, Толстого. Моральное здоровье, умственный труд – это и есть та жизненная сила, которая делает человека бессмертным. Шоу хотел стать для людей некой моделью нового человека, образцом для подражания. Потому и изгнал из семейной жизни грубую чувственность. Солнечная натура не знает полутонов.
Дом Шоу – вся вселенная. И если в доме разбиваются сердца, значит гаснут звезды во вселенной. Пьесу “Дом, где разбиваются сердца” он начал писать в 1913 году, “когда не раздалось еще ни одного выстрела и немногие знали, что орудия уже заряжены”. Но Шоу знал, что катастрофа близится. В самой драме о надвигающейся войне ничего не говорится. Герои мирно беседуют на террасе. Но на самом деле это палуба Ковчега. Капитан Шатовер, спивающийся изобретатель, выстроил дом в виде корабля. Его пассажиры носят земные имена, но на самом деле это воплощение вечных человеческих ценностей: Любовь, Героизм, Власть, Богатство. Еще одна война для них всего лишь эпизод, развлечение. Во время воздушного налета они зажигают в доме свет, чтобы привлечь внимание летчиков, призывают смерть. И только юная Элли – Жизненная сила – испытывает человеческие чувства. Она не боится покинуть Ковчег и отправиться в мир людей.
Много позднее, в 1921 году Шоу создал произведение, состоящее из пяти пьес, “Назад к Мафусаилу”. Он написал свою историю человечества. Это стремление заложенной в людях “жизненной силы” к биологическому совершенствованию.
Действие начинается в райском саду. Но здесь нет противостояния добра и зла. Голос бога, звучащий в душе Адама, это одновременно его рассудок и совесть. А Змей нашептывает Еве мудрые советы, открывает ей тайны жизни. Далее действие переносится в ХХ век. Два брата, пастор и биолог, открыли тайну долголетия. Они считают, что если человек действительно захочет жить долго и страстно этого пожелает, он проживет до 300 лет. Затем бросок к 3000 году. Долговечные люди – это уже значительная часть человечества. Они отличаются спокойствием, величием, реалистическим взглядом на мир. Но по сравнению с обычным человеком, Пожилым джентльменом (в нем нетрудно узнать самого Шоу) они оказываются грубыми, примитивными и бесчувственными.
Последний акт этой пьесы происходит в 31920 году. Здесь уже все совсем “не по-человечески”. Дети появляются на свет из гигантских яиц взрослыми юношами и девушками. Только четыре года они живут весело и интересно, занимаются искусством, развлекаются. А потом превращаются в дряхлых старцев – древних – и живут столетие за столетием, являясь носителями высшей мудрости. Заканчивается действие монологом праматери Лилит. Она и есть “жизненная сила”, когда-то воплотившаяся в мужчину и женщину. Путь человечества завершен. Оно победило мертвую материю. Теперь Лилит предстоит заселить вселенную, наполнить ее жизнью: “Хотя многие из звездных обителей еще пусты... мое семя со временем разрастется всюду и овладеет материей до самого крайнего предела”.
“Жизненная сила” может проявляться в самых разных обличиях. Кроме Лилит и Элли это восточные жрецы Пра и Прола, мужчина и женщина, мудрые и прекрасные. Они одни остаются на сцене после Страшного суда. С лица земли должны исчезнуть преступники и никчемные, бесполезные люди. Но это трагикомический апокалипсис. Исчезают служители, церкви, кабинет министров и палата общин, ученые.
С учеными у Шоу свои счеты. Он считает их бездушными педантами, сводящими сложный внутренний мир людей к биохимическому обмену. В пьесе “Замысловатые басни” погибшее, но затем возродившееся человечество возглавляется кастой ученых. Люди уже не только обходятся без пищи, но и размножаются искусственно. Некоторые вообще освобождаются от тела и превращаются в “бестелесный разум”. Но человечеству все же удается освободиться от власти технократических безумцев. А бессмертные бестелесные существа, которым наскучило неопределенное состояние, периодически появляются на земле в комическом виде, покрытые перьями.
Так Бернард Шоу, совершив полет во времени и пространстве, прожив в своем творчестве бесконечную жизнь, снова вернулся в ХХ век, где несовершенные люди пьют, едят, ходят в школу, влюбляются. Он как истинный Лев хотел бы, чтобы они присоединились к его возвышенным стремлениям. Но мало кто готов отказаться от своего “я” чтобы прожить не свою, а чужую, пусть даже бесконечную жизнь.
Мифологический Пигмалион сначала изваял статую, а потом в нее влюбился. Пигмалион Шоу, профессор Хиггинс, создал “статую” – Элизу Дулитл – по ее собственному желанию. Только так, по собственной воле человечество станет более совершенным. Никаким революциями, никаким перераспределением благ нельзя этого сделать.
В конце жизни Шоу любил повторять слова Вольтера: “Надо возделывать свой сад”. А садом для него была вся Вселенная - “волшебная крыша, выложенная золотым огнем”.


«Красный огонь украинской ночи»


Николай Гоголь рожден был под знаком Овна – огня и жертвы. Вся его жизнь – сплетение двух языков пламени, кипение жизни и страх смерти. Так устроена его вселенная, так живут его герои на грани того и этого мира. На небе Бог, на земле человек, под землей черти.
Уютный космос мы видим глазами деревенского художника - “все было светло в вышине”. Там звезды “играли в жмурки; колдун пронесся, “сидя в горшке”; рой духов “клубился облаком”; плясавший при месяце черт снял шляпу”; летела, возвращаясь назад, метла.
Подземный мир выглядит совсем по-иному. Он ослепляет, парализует ум и волю: ведьма топнула ногой, середина земли “вся осветилась и стала как будто из хрусталя вылита; и все, что ни было под землею, сделалось видимо, как на ладони. Червонцы, дорогие камни, в сундуках, в котлах, грудами были навалены под тем местом, где они стояли”.
В самое темное время года – ночь перед Рождеством кузнец Вакула одолел черта и получил в награду руку и сердце любимой Оксаны.
В самое светлое время года – ночь накануне Ивана Купала несчастный Петрусь продал душу дьяволу и женился на своей возлюбленной Пидорке.
Спустя год архиерей, проезжавший через Диканьку, остановился в восхищении перед хатой, чьи окна были обведены красной краской, а на дверях нарисованы казаки на лошадях и с трубками в зубах. “А чья это такая размалеванная хата?” - спросил он “у красивой женщины с дитятей на руках.” – “Кузнеца Вакулы!” – сказала ему, кланяясь, Оксана, потому что это именно была она”.
Спустя год потерявший память, обросший волосами, одичавший Петрусь вспомнил наконец-то, что ради золота принес в жертву ребенка. “...Привидение с ног до головы покрылось кровью и осветило всю хату красным светом”. Сбежавшиеся люди нашли только кучку пепла там, где стоял Петрусь, а в мешках вместо золота оказались битые черепки.
Красный цвет жизни, охраняющий от зла хату Вакулы и Оксаны. Красный огонь ада, погубивший Петруся и Пидорку.
Вакула попадает на небо, совершив крестное знамение над чертом. Награда ему – шитые золотом башмачки. Петрусь совершает кровавое жертвоприношение и получает золото, превратившееся в прах
“Сорочинской ярмаркой” начинаются “Вечера на хуторе близ Диканьки”, с роскошного летнего полдня. Здесь горят и переливаются все цвета: синий, золотой, зеленый, и даже звуки имеют окраску: “серебряное пение жаворонка”. Красный цвет возникает сразу в двух ипостасях: красные ленты в волосах у девушки Одарки и красное лицо ее мачехи. “А вон впереди и дьявол сидит!” – восклицает парубок в белой свитке. Но скоро появится и красная свитка – чертова одежда. Пусть это всего лишь спектакль, устроенный цыганами, чтобы соединить влюбленных, но и колдун в “Страшной мести” носит красный жупан, и запорожец, продавший душу дьяволу (“Пропавшая грамота”), ходит в красных шароварах.
У девушек же сорочки, вышитые красным шелком, коралловое монисто на шее, зеркальце, оклеенное красной бумагой. “Красная калиночка” называет любимую казак Левко.
Красная свитка не горит в огне, а разрубленная на куски срастается снова. Так костер вроде бы загашен, но языки огня, пробегая по тлеющим поленьям, соединяются и вспыхивают мощным пламенем. Дух огня – саламандра возрождается снова и снова.
Действие в этих повестях может начинаться и днем, и вечером, но решается все после захода солнца – на фоне черного, мерцающего звездами, бархата, Все события “Майской ночи” озарены огромным “огненным месяцем”, который “вырезывался из земли”. Очнувшись от сна после встречи с панночкой, Левко увидел над головой месяц; тот “указывал полночь”.
Звезды, окна хат – “приветливые” огни. Окно придорожной корчмы, цыганский костер – огни опасные. И только шинкарь может указать одураченному казаку дорогу в пекло (за золото, конечно): по малой дорожке, через колючие заросли терновника, хлещущие ветви орешника, под грохот цыганских кузнецов, которые выходят ковать железо в такую ночь, “в какую одни ведьмы ездят на кочергах своих”. Река, черная, “словно вороненая сталь”, мостик, по которому “одна только чертова таратайка разве проедет”, и костер, и люди вокруг костра - рожи да и только. Но это смешное, а не страшное пекло. Ведьмы отплясывают “чертова трепака”, черти ухаживают за ними, “вертя хвостами”, накрыт огромный стол, Вот только съесть ничего не удается – все куски попадают в чужой рот. Словом, сплошное надувательство. Маленький ад для гуляк, разинь и бездельников.
Но настоящих злодеев ждет иное наказание. Колдун из “Страшной мести” убивает, убивает и не может остановиться. Он, последний в роде предателя, злодей, “какого не было еще на свете”, пытаясь обратиться к Богу, врывается в келью отшельника. “Страшный огонь пугливо сыпался из очей его”, он закричал: “Отец... молись о погибшей душе!” Но святые буквы в книге налились кровью.
Сам же предатель Петро превратился в огромный скелет, растущий в земле, грызущий собственные кости, в муке сотрясающий землю: “Ибо нет для человека большей муки, чем хотеть отомстить и не мочь отомстить”.
Но среди мирных людей даже ведьмы нестрашные. Солоха, например, на метле летает, но и в церковь ходит. Панночку погубила ведьма-мачеха, но сама она, утопленница, помогает влюбленным.
Спустя 15 лет Гоголь напишет страшную сказку “Вий”, где панночка – злобная ведьма, вампир. Встреча Хомы Брута с нечистой силой происходит на захудалом хуторе, слабый огонек которого едва виден в поле. Здесь тоже светит месяц, но “обращенный”, убывающий, и сияние его “робкое”. Левко видит панночку в окне отраженного в озере дома, видит русалок, танцующих и играющих при месяце. Хома, летя над землей, видит внизу отражение странного мира: “вместо месяца светило там какое-то солнце”, русалка вся “из блеска и трепета”, смотрит на него, “дрожит и смеется”. Но это обман. Пол комнаты, где стоит гроб панночки, застлан красной материей, а ее губы – “рубины, готовые усмехнуться”. Все живущие на хуторе прекрасно знают, кто такая на самом деле дочь сотника. Припоминают и псаря Микиту, от которого осталась только “куча золы”, и загрызенного в люльке ребенка.
Войдя в церковь, Хома зажигает множество свечей по всем карнизам и образам. Но свет не испугал ведьму, и молитвы не помогли. Кузнец Вакула, оседлавший черта, влюблен и бесстрашен; у Хомы Брута, оседлавшего ведьму, сердце пусто и душа темна.
“Ночь перед Рождеством” – последняя love story в творчестве Гоголя. Ведь нельзя же считать таковой историю Андрия и прекрасной поляки в “Тарасе Бульбе”. Настоящий герой здесь – крутой Остап. Андрий же – слабак, предатель, а в первом варианте еще и трус. Он, завидев во время боя отца, прячется за спины своих солдат. Во втором варианте писатель придал ему более романтический облик: “Впереди перед другими понесся витязь, всех бойчее, всех красивее... объятый пылом и жаром битвы, как молодой борзой пес, красивейший, быстрейший и молодший из всех в стае”. Повесть озарена огнем пожирищ, “фосфорическим, лилово-огненным светом”. Языки адского пламени, срастаясь, как лоскутки красной свитки, пожирают землю, где все понятия о добре и зле слились в кровавое месиво.
Была у Гоголя еще одна попытка рассказать о любви. Во втором томе “Мертвых душ”. Там “случилось что-то похожее на любовь”, но и тут “дело кончилось ничем”. Странное ощущение возникает при чтении этого незавершенного повествования. Есть два красивых умных молодых героя, Тентетников и Платонов; есть прелестная героиня Улинька, а поэма (!) постепенно превращается в дилетантское пособие по экономике раннего капитализма. Может быть, и правда бросил писатель в огонь страницы второго тома, ибо почувствовал нестерпимую фальшь в развитии сюжета. Или понял, что не может сказать о любви, как когда-то в “Сорочинской ярмарке”: “...Сердце забилось так, как еще никогда, ни при какой радости, ни при каком горе: и чудно, и любо ей показалось, и сама не могла растолковать, что делалось с нею”.
Никто не знает, что именно сгорело в камине 11 февраля 1852 года: рукопись или ненужные бумаги. Ясно одно – там вспыхнула и стала золой душа Николая Гоголя.
(Гороскоп, 1998, № 3)